Дэвид Хоффманн - Взращивание масс. Модерное государство и советский социализм, 1914–1939

«Большой террор», термин, ставший известным благодаря Роберту Конквесту, подразумевает, что аресты и казни имели целью терроризировать население [1005] Conquest R. The Great Terror. New York, 1990. . Эта мысль соответствует структурному объяснению государственного насилия в теории тоталитаризма — тому объяснению, согласно которому советский режим держал людей в страхе и неизвестности, осуществляя произвольный террор. Действительно, советские лидеры не стеснялись использовать методы террора: в годы Гражданской войны они сжигали деревни, брали заложников и устраивали публичные казни [1006] О критике Сталиным и Горьким использования слова «террор» см.: Tolczyk D. See No Evil: Literary Cover-ups and Discoveries of the Soviet Camp Experience. New Haven, 1999. . Однако государственное насилие конца 1930-х годов отнюдь не было произвольным и не имело цели терроризировать население. Аресты и казни проводились тайно, и задачей их было уничтожить врагов, а не напугать народ и принудить его к покорности. Другими словами, эти действия не являлись показательным насилием, направленным на терроризирование населения. Это были акты отсекающего насилия, нацеленного на уничтожение групп населения, представлявшихся чуждыми или опасными [1007] Как пишет Дэвид Ширер, чистки были террором для тех, кто подвергся виктимизации, а настаивать на точном названии для массовых арестов и казней 1937–1938 годов не означает приуменьшать страдания жертв или умалять значение этих страданий ( Shearer D. R. Policing Stalin’s Socialism. P. 286). .

То, что историки называют «Большой террор», на деле было набором связанных друг с другом, но тем не менее обособленных операций, вдохновленных Сталиным и его коллегами с целью уничтожить потенциальных политических противников и пятую колонну накануне грядущей войны [1008] Шейла Фицпатрик пишет, что «события, которые мы называем Большими чистками, следует понимать не как единый феномен, а как набор связанных друг с другом, но отдельных феноменов». Николя Верт называет Большой террор не единым процессом, а скорее «схождением в одной точке нескольких репрессивных линий». См.: Stalinism: New Directions / Ed. S. Fitzpatrick. New York, 2000. Р. 258; Werth N. The Mechanism of a Mass Crime. Р. 219. См. также: McLoughlin В. Mass Operations of the NKVD, 1937–1938 // Stalin’s Terror: High Politics and Mass Repression in the Soviet Union / Eds. B. McLoughlin and K. McDermott. New York, 2003. Р. 144. . Чистки внутри коммунистической партии привели к многочисленным жертвам, среди которых были многие «старые большевики», активные деятели партии с дореволюционным стажем. Кроме того, тайная полиция провела чистки среди военных чинов, лидеров индустрии, особенно оборонной, и государственных чиновников [1009] Khlevniuk O. The History of the Gulag. P. 142–143. В 1937 году Георгий Маленков подготовил список примерно полутора миллионов человек, исключенных из партии с начала 1920-х годов, и Сталин ссылался на этот список на Пленуме ЦК, прошедшем в феврале — марте 1937 года, предупреждая, что у врагов советского государства есть резерв. См.: Shearer D. R. Policing Stalin’s Socialism. P. 314–315. . Но большинство жертв в этот период принадлежали не к элите, а к простому народу и были арестованы либо в рамках массовых операций (нацеленных на широкий круг социальных и политических изгоев), либо в рамках операций национальных (нацеленных на национальные меньшинства, подозреваемые в связях с иностранными государствами или заинтересованности в подобных связях). Я сосредоточу свое внимание на массовых и национальных операциях 1937–1938 годов. Как те, так и другие основывались на социальной классификации и опирались на ранее существовавшие технологии социального отсечения.

Чтобы понять характер массовых операций, мы должны вначале рассмотреть то, как в середине 1930-х годов государственные органы получили монополию на использование насилия. В годы коллективизации местные партийные руководители, городские активисты и бедные крестьяне сыграли ведущую роль в раскулачивании, и эта децентрализация насилия произошла с санкции партийного руководства. С 1933 года вновь началась централизация насилия, и оно оказалось полностью в ведении государства [1010] Shearer D. R. Policing Stalin’s Socialism. P. 13. . Отныне кампании по устранению «антисоветских элементов» проходили не как движения, стремившиеся получить народную поддержку, но как тайные полицейские операции, находящиеся под полным контролем властей. Отсекающее насилие уже не подлежало ведению военных (как в годы Гражданской войны и в 1920-е) или уполномоченных групп (как в годы коллективизации). Теперь им заведовала исключительно тайная полиция, действовавшая под руководством партии.

Сам советский полицейский аппарат за эти годы подвергся ряду преобразований. В 1930 году ОГПУ взяло под контроль милицию: речь шла о создании единой, систематически организованной полицейской силы [1011] Hagenloh Р. М. «Chekist in Essence, Chekist in Spirit». Р. 448. См. также: Idem. Stalin’s Police: Public Order and Mass Repression in the USSR, 1926–1941. Baltimore, 2009. . Эта реформа привела к трансформации как милиции, так и ОГПУ. Милиция, ранее занимавшаяся лишь поддержанием порядка и находившаяся под юрисдикцией местного руководства, под управлением аппарата ОГПУ стала общесоюзной и политизированной. В свою очередь, ОГПУ, прежде имевшее дело лишь с предполагаемыми угрозами государственной безопасности, приняло участие в борьбе с мелкой преступностью, хулиганством и проблемой беспризорных детей [1012] Shearer D. R. Policing Stalin’s Socialism. P. 6. . Это расширение сферы деятельности тайной полиции означало, что основные вопросы общественного порядка теперь находились в ее юрисдикции, и мелкая преступность все в большей степени начала восприниматься как угроза государственной безопасности.

Образцом систематического поддержания порядка руководители ОГПУ считали современные им европейские полицейские силы, обеспечивавшие более эффективный контроль благодаря регулярным контактам полицейских и населения. Но подобное систематическое поддержание порядка было невозможно без обеспечения стабильности населения, а советские индустриализация и коллективизация привели в начале 1930-х годов к огромным социальным потрясениям [1013] Питер Соломон описывает, как система уголовного судопроизводства вместе с такими юридическими процедурами, как расследование и суд, практически перестала функционировать в годы коллективизации. См.: Solomon Р. Jr. Soviet Criminal Justice under Stalin. Р. 81–110. . Вместо методической полицейской работы советская власть прибегала к внесистемным и внесудебным методам репрессий. Как описано выше, регулярные облавы в сочетании с паспортной системой стали главной формой поддержания порядка в городе. Одним из последствий подобного подхода стало размывание границы между «социально чуждыми элементами» и нарушителями закона: офицеры госбезопасности приказали составлять списки контрреволюционеров, кулаков, преступников «и других антисоветских элементов» [1014] Hagenloh Р. М. «Chekist in Essence, Chekist in Spirit». Р. 467–468. .