Александр Полещук - Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи

После утверждения курса СССР на ускоренное экономическое и социально-культурное строительство и борьбу за коллективную безопасность Коминтерн фактически утратил провозглашаемую раньше роль мотора мировой революции и стал одним из инструментов советской внешнеполитической, военной и информационно-пропагандистской деятельности. Практические вопросы, такие как вербовка добровольцев в Испанию, заменили прежние длительные дискуссии. Решения принимались оперативно и, после согласования в Кремле, единогласно. Эти перемены отразились и на характере повседневной работы генсека ИККИ, который фактически вошёл в круг высших советских должностных лиц, курировавших определённые сегменты общей работы и функционально связанных непосредственно с советским вождём.

По ряду признаков статус Георгия Димитрова стал сравним со статусом члена Политбюро ЦК ВКП(б), что является уникальным случаем в советской истории и в истории Коминтерна (всё-таки он был иностранцем, лишь недавно получившим советское гражданство) [74]. Положение и моральный авторитет давали ему возможность напрямую обращаться к Сталину и другим партийным и государственным деятелям. В дни всенародных праздников его приглашали в президиумы торжественных заседаний и на трибуну Мавзолея, откуда он мог наблюдать собственные портреты, плывущие над колоннами демонстрантов; бывал он и на затяжных ужинах в Кунцеве, куда Сталин приглашал лиц из своего ближнего круга и редких гостей.

Казалось, что действительно «жить стало лучше, жить стало веселее», по выражению Сталина. Но на том же декабрьском пленуме 1936 года секретарь ЦК Н. И. Ежов, недавно ставший по совместительству наркомом внутренних дел, своим докладом — разумеется, с согласия Сталина — объявил о необходимости новых репрессий. И уже прозвучали фамилии тех, кому выпадет стать обвиняемыми на будущих громких процессах, — Пятаков, Сокольников, Радек, Бухарин, Рыков… «Арестованы 400 на Укр[аине], 400 в Ленинграде, 150 на Урале и т. д.», — заносит Димитров в дневник угрожающую статистику превентивных операций чекистов.

Приглашение нашего героя 21 декабря к Сталину на день рождения (празднество продолжалось до половины шестого утра) должно было означать высокую степень близости и доверия. Однако сколь хрупкой субстанцией было доверие вождя! Каждый третий из гостей, перечисленных Димитровым в дневнике, вскоре не по своей воле ушёл из жизни.

Обширный дневник Георгия Димитрова, охватывающий период с 1933 по 1949 год, — документ поистине уникальный. В нём мы видим хронологический перечень дел и событий, конспекты заседаний, бесед, речей, газетных сообщений, изложение различных поручений и указаний, копии документов — краткие, иногда уже непонятные за давностью лет рабочие записи, не претендующие на отражение текущей истории во всей её полноте и не рассчитанные на возможную публикацию в будущем. Словом, перед нами служебный дневник. Но отчасти это и личный дневник, отражающий движение жизни автора. В нём даже встречаются интимные моменты — описания любовных коллизий, семейных событий, болезней и недомоганий, отношений с родственниками и т. п. Однако при этом внутренний мир автора почти не раскрывается. Будчи от природы человеком эмоциональным и склонным к самоанализу, в дневнике Димитров сдержан и осторожен; он, как правило, избегает прямых оценок, размышлений и откровений. И все-таки сквозь внешне бесстрастные строчки этой своеобразной хроники проступает душа человека, находящегося в средоточии силовых линий эпохи, полной противоречий. Восклицательные знаки даже там, где они не требуются по правилам грамматики, не случайны: они обозначают всплеск психологического напряжения, подобный выбросу пара из перегретого котла.

В дневнике встречается несколько лакун. Одна из них, самая длинная, — с 1 февраля 1935-го по 18 августа 1936 года. Следы удалённых страниц свидетельствуют о существовании записей, содержание которых осталось неизвестным. Причину столь радикальной самоцензуры можно предположить, если обратиться к этому далеко не безоблачному отрезку жизни Димитрова, когда он входил в роль первого руководителя Исполкома Коминтерна, постигал реалии высокой политики, приспосабливался к новому стилю жизни и общению с советским вождем и его соратниками. За полтора года, «пропавшие» из дневника, он трижды встречался со Сталиным в Кремле (16 мая и 9 июля 1935-го, 10 мая 1936 года) {184} . Бывали у них, конечно, и неформальные разговоры во время различных мероприятий. По всей вероятности, среди заметок этого периода попадались такие, что показались Димитрову чересчур острыми и откровенными, поэтому он счёл за благо от них избавиться.

Следующая после изъятых страниц запись, сделанная 19 августа 1936 года почему-то на немецком языке, показательно скупа: «Процесс против Кам., Зин. и др. (Начало)». Финал этого первого из громких московских процессов обозначен 24 августа столь же кратко и сухо: «Приговор приведён в исполнение».

Реакция международной социал-демократии на процесс «зиновьевцев» оказалась вполне предсказуемой. На второй день процесса председатель Социнтерна Луи де Брукер и председатель Международной федерации профсоюзов Уильям Ситрин прислали телеграмму на имя председателя Совнаркома В. М. Молотова. В телеграмме, опубликованной «Известиями», содержалась просьба, чтобы обвиняемым «не был вынесен смертный приговор и чтобы, во всяком случае, не применялась какая-либо процедура, исключающая возможность апелляции».

Обращение лидеров мирового социалистического движения было не только проигнорировано, но и послужило поводом для начала пропагандистской кампании под лозунгом «Адвокатов троцкистско-зиновьевских убийц — к позорному столбу». Газеты из номера в номер печатали гневные резолюции митингов и собраний, письма и высказывания советских граждан. Суровый приговор поддержали крупнейшие советские писатели и учёные. ИККИ организовал пропагандистскую акцию за границей, объявив процесс Зиновьева — Каменева защитой дела демократии, мира и социализма, ударом по фашизму и троцкизму.

Несомненно, Димитров понимал, что «процесс шестнадцати» нанесёт ущерб новой политике Коминтерна в самом начале её практического приложения во Франции и Испании, перекроет путь к диалогу с Социнтерном. Тем не менее, повинуясь партийной дисциплине, включился в общий хор. Его (или подготовленная для него) статья «Защищать подлых террористов — значит помогать фашизму», опубликованная журналом «Коммунистический Интернационал», переполнена стандартными клише советской пропаганды и нападками на лидеров Социнтерна, выступающих «с враждебной демонстрацией против страны социализма — самого стойкого, нерушимого оплота свободы народов». Настойчиво подчёркивая различие между руководством Социнтерна и «миллионами сторонников единства» в рядах социал-демократии, автор убеждает последних крепить единый фронт вопреки предательской политике руководства.