Александр Полещук - Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи

Публичным признанием ошибки, однако, дело не обошлось. В скором времени последовал вызов болгарской руководящей тройки в Москву. В дневнике названы участники состоявшегося 10 февраля разговора: « В Кремле. Сталин, Молотов, Жданов, Маленков, Зорин. С нашей стороны: Г. Д[имитров], В. К[оларов], Тр. К[остов]. От Югославии: Кардель, Джилас, Бакарич».

Эта встреча описана Милованом Джиласом в мемуарной книге «Беседы со Сталиным». После публикации дневника Димитрова стала доступна также стенографическая запись, которую вёл по ходу совещания Трайчо Костов. Согласно этой записи, Молотов заявил, что между советским правительством, с одной стороны, и болгарским и югославским — с другой, существуют серьёзные разногласия, которые проявились главным образом в трёх существенных вопросах: болгаро-югославский договор, интервью товарища Димитрова и ввод югославских войск в Албанию. Вновь прозвучал упрёк в том, что в прошлом году югославский и болгарский руководители пренебрегли советом Сталина, преждевременно согласовав союзный договор и объявив об этом. А теперь Тито без согласования с СССР собирается разместить на албано-греческой границе дивизию, что Греция воспримет как провокацию.

Но больше всего говорили о заявлении Димитрова. «В интервью был изложен далеко идущий план без всякой попытки согласовать его с кем бы то ни было… — сказал Молотов. — Это неправильно и тактически очень вредно. Этим облегчается работа создателей западного блока». Сталин в ответ на невнятные оправдания Димитрова разразился гневной тирадой: «Вы старый политический деятель. О какой ошибке можно говорить? У вас другая постановка вопроса, чего, может быть, вы сами не сознаёте. Не надо давать так часто интервью. Хотите сказать что-то новое и удивить весь свет! Говорите так, будто вы ещё генеральный секретарь Коминтерна и даёте интервью коммунистической газете. Вы даёте возможность реакционным элементам в Америке убеждать общественное мнение, что Америка не сделает ничего особенного, если создаст западный блок, потому что на Балканах есть не только блок, но и таможенный союз».

Даже в мрачном тридцать седьмом году Димитров не получал таких публичных головомоек. Джилас пишет: «Я искоса посмотрел на Димитрова: уши его покраснели, а по лицу, в местах, как бы покрытых лишаями, пошли крупные красные пятна. Редкие волосы растрепались, и их пряди мёртво висели на морщинистой шее. Мне его было жаль. Волк с Лейпцигского процесса, дававший отпор Герингу и фашизму в зените их силы, выглядел уныло и понуро» {338} .

Сталин не ограничился критикой, а высказал несколько позитивных соображений. По его мнению, в Восточной Европе возможны и естественны только три федерации — Югославия и Болгария, Румыния и Венгрия, Польша и Чехословакия. Трайчо Костов поинтересовался, следует ли взять курс на ускорение болгаро-югославской федерации. «Сделайте её, если хотите, хоть завтра, — ответил Сталин. — Это естественно, и мы ничего не имеем против. Мы только против комсомольских методов объединения».

Кардель осторожно возразил против ускоренного объединения «по международным причинам». Однако Сталин продолжал настаивать, попутно предложив включить в федерацию и третью страну — Албанию. Судя по дальнейшему развитию событий, югославам не понравился такой напор.

По итогам совещания был составлен протокол о взаимной консультации, обязывающий болгарское и югославское руководство впредь согласовывать все важные вопросы с советским руководством. На следующий день Димитров и Молотов скрепили его своими подписями. Главе правительства суверенной Болгарии отныне следовало быть настороже: пределы самостоятельности его суждений и поступков в эпоху послевоенной конфронтации неуклонно сужались.

Политбюро ЦК БРП(к) приняло к сведению критику Сталина и наметило в кратчайший срок приступить к созданию болгаро-югославской федерации.

Пятнадцатого марта Георгий Димитров снова в Москве. На сей раз его миссия совершенно иного свойства: он прилетел в СССР во главе большой делегации, чтобы подписать договор о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи. Наш герой считал, что ему предстоит совершить одно из главных дел жизни. Рассказывают, что перед поездкой он даже признался в своём кругу: «Подпишу этот договор — и можно умирать».

Церемония состоялась в присутствии Сталина 18 марта. От имени Советского Союза договор подписал В. М. Молотов.

Визит продолжался десять дней, и за этот срок состоялось несколько полезных встреч Димитрова и болгарских министров в Кремле и советских министерствах. Димитров устроил неформальный ужин в Мещерине с приглашением членов делегации, советских друзей и нескольких болгарских военнослужащих и студентов, обучающихся в Москве.

Об истории с интервью никто больше не вспоминал. Более того, в знак особого доверия Сталин при следующей встрече познакомил Димитрова и Коларова с донесением «доверенного лица» о секретном совещании Тито с ближайшим окружением. Согласно рабочей записи Димитрова, Тито заявил, что «развитие отношений между Советским Союзом и Югославией зашло в тупик». На том совещании обсуждался и вопрос о федерации с Болгарией. В перспективе Тито был не против такой федерации, но сейчас, заявил он, «условия для неё не созрели». Сталин проинформировал болгар о том, что СССР отозвал из Югославии всех своих советников {339} .

Иными словами, Тито понял, что любые союзы на Балканах возможны только под контролем СССР, и это ему не понравилось. Вряд ли Димитров этого не понимал. Но он не видел в советском патронаже ущерба для своей страны. Противодействовать Советскому Союзу и сомневаться в исторической правоте Сталина он считал не просто немыслимым для коммуниста, но и просто-напросто неразумным.

Четвёртого апреля временный поверенный в делах СССР в Болгарии К. Д. Левычкин познакомил Димитрова с полученным из Москвы совершенно секретным документом — ответом Сталина и Молотова на два письма Тито в связи с отзывом из Югославии советских военных и гражданских специалистов. В обширном послании приводились многочисленные примеры недружественных высказываний и поступков югославских партийных и государственных деятелей по отношению к советским специалистам и проводимой СССР политике. Документ стал громом среди ясного неба: ведь всего лишь полгода назад на совещании в Шклярской Порембе КПЮ ставилась в пример!

Димитров считал простительными известную самоуверенность и заносчивость Тито, который был для него не просто крупным коммунистическим деятелем и лидером соседней (братской!) страны. Ведь он был ещё и Вальтером — тем смелым упрямцем, что под угрозой ареста провёл несколько месяцев в Москве и получил благословение Димитрова на воссоздание партии, тем народным вождём, что возглавил партизанскую армию и, не получая несколько лет помощи извне, вёл успешную борьбу с оккупантами. Димитров высоко ценил заслуги Тито в прошлом и настоящем, хотя их отношения и не были окрашены сердечностью, характерной для его отношений с Пальмиро Тольятти и Вильгельмом Пиком.