Александр Полещук - Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи

В докладе прозвучал критический анализ развития партии после 9 июня 1923 года. Димитров убеждал делегатов поставить точки над «\» в спорах о прошлом и обратиться к насущным задачам дня, сплотиться на основе общей работы. Но этого не случилось. Буквально с первого заседания началась беспорядочная ожесточённая перепалка с взаимными обвинениями. «Молодые» — Георгий Ламбрев (Росен), Илия Василев (Бойко), Пётр Искров (Ради) и Никола Кофарджиев (Сашо) — атаковали «старую гвардию», которую олицетворяли собой Христо Кабакчиев, Басил Коларов и Георгий Димитров. Им приписывались «социал-демократические пережитки», даже вспомнили тот факт, что на Циммервальдской социалистической конференции в 1915 году Коларов не поддержал группу Ленина. Выводы, которые «послужили бы толчком к выполнению задач, стоящих сейчас перед партией», как наделся Димитров, свелись к одному — обвинению «стариков» в оппортунизме. Обвинение базировалось на роковом решении «июньского руководства» о нейтралитете, ставшем, по мнению молодых радикалов, источником последующих бед и поражений партии. Острые разногласия обнаружились и при оценке вооружённых акций. В то время как «старики» считали их уместными лишь во время всеобщего восстания, «молодые» придавали боевым выступлениям самостоятельное значение, что явно толкало партию на опасный путь авантюризма.

Критика «июньского руководства» шла под флагом большевизации БКП. О «недостаточной большевизации» партии не раз говорил и Димитров, опираясь на выдвинутую V расширенным пленумом ИККИ в апреле 1925 года задачу перестройки деятельности партий и очищение их от разного рода оппортунистов на основе опыта РКП(б). Но его понимание большевизации не сводилось к примитивному отбрасыванию всего, что связано с социал-демократическим этапом революционного движения, и механическому перенесению на болгарскую почву опыта русской партии. И то, что в официальном названии БКП(т. с.) присутствует указание на тесных социалистов, он считал принципиально важным. Было бы предательством по отношению к зачинателям болгарского социалистического движения, к памяти погибших товарищей объявлять «социал-демократическими пережитками» всё то, что достигнуто за десятилетия. Разве можно отбросить, как ненужный хлам, пропагандистскую и просветительскую деятельность тесняков, геройскую стачечную борьбу горняков Перника и транспортников Софии, антивоенные протесты, совместные акции с балканскими партиями и революционными профсоюзами, участие в основании Коммунистического Интернационала?.. Нет, отрицать революционный характер партии тесняков бессмысленно и нелепо. Другое дело — поставить вопрос об ответственности партийных вождей. За невмешательство в Солдатское восстание. За политику нейтралитета 9 июня. За доктринёрство и догматизм. Главный просчёт партии — прямолинейно негативное отношение к Земледельческому союзу. Не смогли правильно оценить значение проводимых БЗНС реформ и найти пути к сотрудничеству, а лозунг рабоче-крестьянского правительства фактически остался лишь фразой…

Резолюция Берлинской конференции внешне выглядела вполне пристойно: «старики» и «молодые» проголосовали за партийное единство и за формулу о непричастности ЦК БКП к теракту 1925 года. Те и другие согласились с исключением из партии двух бывших членов ЦК, в том числе Тодора Луканова, за правый оппортунизм. Бывшего политического секретаря ЦК Христо Кабакчиева не избрали в состав ЦК. Димитров дипломатично объяснил это решение тем, что у Кабакчиева «неподходящее положение в партии для предоставления ему какого-либо политического мандата» [46].

По предложению Коларова конференция постановила, что Центральный комитет БКП будет состоять из двух частей — Внутреннего ЦК из пяти человек, работающего в Болгарии, и Заграничного бюро из трёх человек. На Загранбюро было возложено идейно-политическое руководство партией, разработка совместно с Внутренним ЦК и согласование с Исполкомом Коминтерна политической линии, а на ВЦК — реализация политической линии. Распределение ролей дало повод представителю комсомола Илии Васильеву заявить, что Загранбюро фактически превращается в Политбюро, а ЦК — в практического исполнителя. Но в создавшихся условиях такое решение было единственно возможным. Даже собраться в полном составе в Болгарии новоизбранный ЦК из-за неподготовленности нелегальной структуры и большого риска смог только в июне 1928 года.

В Загранбюро, помимо Коларова и Димитрова, делегировали также Петра Искрова, что должно было знаменовать единство политического руководства партии, в действительности отсутствующее.

Намеченные Берлинской конференцией планы находились в русле последних установок Коминтерна, нацеливших компартии на строительство единого фронта «снизу». Партиям надлежало «перетягивать» на свою платформу рабочих, «отрывая» их от социал-демократических и других некоммунистических политических организаций, неизбежно «дрейфующих в сторону фашизма». Эта тактика, сопровождаемая ультрареволюционной фразеологией, выглядела анахронизмом, вернувшимся из грозовых послевоенных лет. Димитров оказался в двусмысленном положении. С одной стороны, он проголосовал за резолюцию конференции и обязан был её исполнять. С другой — в его руках находились нити переговоров с левыми земледельцами, и он не собирался их рвать, даже когда видел банальное намерение Атанасова и Стоянова просто получать деньги Москвы под грядущее сотрудничество с БКП.

После отъезда Коларова в Москву Димитров, фактически ставший руководителем Загранбюро, приступил к формированию вспомогательного аппарата партии. Но всего через два месяца ему пришлось отправиться в Москву на конгресс Профинтерна. В мае — возвращение в Вену, а в июле — снова Москва, где начал работу VI конгресс Коминтерна.

Доклад Димитрова на IV конгрессе Профинтерна назывался «О мерах борьбы против фашизма и жёлтых союзов». «Жёлтыми» презрительно именовали реформистские профсоюзы, лидеры которых проводили политику сотрудничества с предпринимателями. Уже из названия доклада видна намеренная заострённость постановки проблемы: борьба против фашизма и борьба с рабочими организациями некоммунистической ориентации — в одном ряду.

В докладе Димитрова содержалось немало точных характеристик идеологии и политики фашизма. В то же время в нём видны передержки, отражающие не только господствовавшие в то время в коммунистическом движении взгляды, но и малую изученность этого нового социального явления. Так, Димитров утверждал: «Фашизм — это последняя фаза классового господства буржуазии. Все буржуазные страны последовательно переходят к фашизму раньше или позже — путём переворота или „мирным“ путём, в более жёсткой или в более „мягкой“ форме <���…>» Досталось и реформистским профсоюзам: «В этом продвижении фашизма сверху (средствами государственного аппарата) вниз , к массам, его особенно ценными проводниками являются реформисты, которые <���…> становятся открыто на фашистские позиции » {107} . Нельзя не увидеть в этих обличениях отсвет риторики Зиновьева о «социал-фашизме» и формулы Сталина о том, что социал-демократия и фашизм — «не антиподы, а близнецы».