Вячеслав Никонов - Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем

Генерал Головин утверждал, что союзники пропагандой войны принесли большой вред правительству, да и России в целом. «То, что союзники продолжали настаивать на нашем наступлении, являлось лишь следствием их крайне эгоистического отношения к России, в которой они видели лишь неисчерпаемый резервуар людей, кровь которых может быть использована для их интересов… Союзники усиленно приветствовали русскую революцию как переход к демократическому строю, но при этом закрывали глаза на то, что проявление в России демократического начала должно было бы прежде всего выразиться в том, чтобы не продолжать войну, вопреки воле русского народа, ибо эта война была начата помимо волеизъявления народных масс» [1137] Головин Н. Н. Российская контрреволюция в 1917–1918 гг. Т. 1. М., 2011. С. 103. . Демократия — не власть людей, считающих себя демократами или называемых такими на Западе. Это — следование воле своего народа. Народ точно не хотел войны.

В этом смысле большевики в большей степени воплощали демократический идеал.

Милюков — историк и депутат — получил в свое подчинение огромный внутренний и зарубежный аппарат Министерства иностранных дел. И, очень похоже, он не имел представления о том, что с ним делать. И чем заниматься главе МИДа.

Чуть ли не большая часть времени, которую он проводил в министерстве (остальное время уходило на заседания Временного правительства), Милюков разговаривал с зарубежными представителями. «Часть дня уходила на ежедневные беседы с послами. У меня собирались Бьюкенен, Палеолог и Карлотти. Сполайкович (посол Сербии. — В.Н.) тоже добивался участия в этих свиданиях, но «европейские» союзники хотели со мной беседовать наедине, и сербу я назначал отдельные свидания» [1138] Милюков П. Н. Из тайников моей памяти. С. 885. , — признавался Милюков.

В то же время министерство практически перестало посылать инструкции в российские зарубежные правительства и почти не информировало наши посольства о внутреннем положении в России. «Я неоднократно указывал сперва Милюкову, а потом Терещенко — в своих телеграммах и путем личных обращений через ехавших в Россию друзей — на необходимость точно, подробно и своевременно осведомлять нас, — свидетельствовал Константин Набоков. — К сожалению, надежда моя не сбылась. О том, что происходило в России и, в частности, в Петрограде, несмотря на мои повторные просьбы, мы узнавали только из газет и от случайных проезжих русских, но не от министра… Я мечтал о том, что между мною и руководством Министерства иностранных дел установился настоящий, живой контакт. Вместо этого — кроме отмалчиваний, уверток и скрытых признаний беспомощности — я ничего не получал».

И это писал посол в самой важной в тот момент для российской дипломатии стране — Великобритании. Впрочем, послом он — официально — оставался недолго: Временному правительству не по душе пришлись прежние верноподданнические настроения Набокова, и оно после революции не подтвердило его полномочия. Послом был назван бывший царский министр иностранных дел либеральных взглядов Юрий Дмитриевич Сазонов, и это назначение Лондоном приветствовалось. «Прошло несколько недель, а Сазонов все не приезжал» [1139] Набоков К. Д. Испытания дипломата. С. 69–70, 64, 53. . Набоков оставался на хозяйстве.

Еще один опытнейший дипломат и бывший глава МИДа Извольский был послом в Париже. Он тоже оказался неприемлемым для правительства Львова. Но своего представителя во Францию оно посылать из России не стало. Либеральный правовед без малейшего дипломатического опыта — Евгений Иванович Рапп — нашелся прямо в Париже. «В отличие от большинства царских эмигрантов, ютившихся на левом берегу Сены, наш новоявленный представитель имел свой адвокатский кабинет в самом центре Парижа, и, по странной случайности, напротив мавзолея последнего короля Франции Людовика XVI, считал себя революционером… Рапп, перенявший от французов лишь вежливую и в то же время напыщенную манеру общения с новыми знакомыми, терял всю свою внешнюю важность, как только переходил в разговоре с французского языка на родной. Грозный комиссар писал какие-то поучительные приказы, но по существу оказался самым благодушным интеллигентом» [1140] Игнатьев А. А. Пятьдесят лет в строю. Т. 2. С. 296–297. , — не скрывал своей иронии в отношении нового посла Игнатьев.

В Соединенных Штатах Временное правительство вообще не демонстрировало никакой активности. В Вашингтоне к моменту революции послом был Юрий Петрович Бахметьев, также имевший репутацию стойкого монархиста. В начале апреля он получил полную отставку, и в Америке посла не стало вообще. Но к этому времени в США добрался ранее направленный для создания Русского информационного бюро в Нью-Йорке приват-доцент из Петербургского университета, масон Борис Евгеньевич Шацкий. Он быстро сориентировался, встал на защиту «молодой русской демократии» и выступил основным каналом связи Петрограда с Вашингтоном. Обезглавленное посольство не проявило ни малейшей активности в информировании американского руководства и общества о положении в России или анализе американский политики в отношении нашей страны [1141] Листиков С. В. США и революционная Россия в 1917 году. С. 30, 31. .

Новый посол — Борис Александрович Бахметьев — товарищ министра промышленности и торговли, профессор-гидравлик, прибудет в Вашингтон только в начале июня. «Временное правительство не сделало ничего — кроме замены одного Бахметьева другим на посту посла, — замечал Константин Набоков. — Ушедший в отставку Ю. П. Бахметьев — ярый монархист, ненавистник Милюкова, умный циник — на вопрос о том, находится ли он в родстве с новым послом, своим однофамильцем, ответил: «Между нами приблизительно такое же родство, как между Георгом Вашингтоном и Букером Вашингтоном» (негром)» [1142] Набоков К. Д. Испытания дипломата. С. 72. .

Отправляло ли Временное правительство своих специальных представителей и эмиссаров в столицы союзных государств? Да. В первые месяцы — одного, комиссара Сергея Григорьевича Сватикова, меньшевика. Причем отправился он вовсе не по поручению Милюкова и МИДа, а по инициативе Керенского и с его особым заданием. Пребывание Сватикова в Лондоне, Париже и Риме оставило неизгладимый след в памяти работавших там дипломатов и явилось наглядной иллюстрацией на тему дипломатии Временного правительства.

Константин Набоков: «Нужно обладать гением Н. В. Гоголя, чтобы подобающим образом описать пребывание в Лондоне этого современного Хлестакова… Фигура, по внешности необыкновенно комическая, — он еще усиливал этот комизм своею «важной осанкой». Заявил, что приехал «ревизовать посольство и другие учреждения». Выразил намерение получить аудиенцию у министров и чуть ли не у самого Ллойд Джорджа… Выяснилось, что главная его задача — установить казавшуюся ему несомненною связь между нами и охранкой». Сватиков выступил с речью на учредительном заседании англо-русского общества «Братство». «Это было нечто невообразимое. С невероятным выговором он произнес чудовищную по пошлости и трафаретности речь о русской «свободе»… Присутствовавшие англичане иронично улыбались, а я не знал, куда деться от неловкости и стыда» [1143] Там же. С. 57. . Для Набокова визит Сватикова непосредственных последствий не имел.