Михаил Гаспаров - Собрание сочинений в шести томах. Т. 1: Греция

Второй поход галлов был в Азию. Там враждовали меж собою полузависимые князья, до которых не доставала крепкая рука царя Селевка. Один из них пригласил галлов к себе на помощь, обещав богатую добычу; галлы пришли и уже не ушли. Они грабили Малую Азию из года в год, и греческие города не жалели денег, чтобы откупиться от них. Наконец на них вышел сам царь Антиох, сын и наследник Селевка. Галльское воинство выглядело так страшно, что Антиох почти не надеялся на победу. Победу доставили ему слоны: от вида и рева неведомых чудовищ галлы бросились в бегство, не сойдясь даже на выстрел из лука; их конница смешалась с пехотой, их боевые колесницы – здесь, в Малой Азии, появились у них и такие – губили их собственное войско. Победители ликовали, Антиоху было поднесено модное прозвище Спаситель, но Антиох был мрачен. Он сказал: «Да будет нам стыдно, что победою мы обязаны только неразумным животным!» – и приказал на победном памятнике изобразить только слона с поднятым хоботом и ничего более.

Третий поход галлов был на Пергам. Это был неприступный город на крутой горе, где когда-то царь Лисимах сложил свои сокровища и оставил при них верного человека из рода Атталидов. Лисимах погиб, Атталиды стали князьями Пергама, обстроили его на Лисимаховы деньги прекрасными храмами и портиками, завели вторую в мире библиотеку с ее пергаментными книгами. Пергамские богатства не давали покоя галлам: они двинулись войной на Пергам и были разбиты князем Атталом. И эта победа была увековечена по-царски: сын Аттала Евмен воздвиг в Пергаме небывалой величины алтарь с надписью «Зевсу и Афине, даровательнице победы, за полученные милости». Это была постройка величиной в половину Парфенона; поверху шла колоннада, окружавшая жертвенник, к которому вела лестница в двадцать ступеней высоты и двадцать шагов ширины, а понизу шел рельефный фриз высотою в рост человека, бесконечной полосой огибавший здание, и на этом фризе изображено то же, что было выткано на покрывале парфенонской Афины, – борьба богов с гигантами, победа разумного порядка над неразумной стихией. Здесь схлестываются руки, выгибаются тела, простираются крылья, извиваются змеиные туловища, мукой искажаются лица, и среди теснящихся тел вырисовываются могучие фигуры Зевса, мечущего молнию, и Афины, повергающей врага. Таков был Пергамский алтарь – все, что осталось нам от галльского нашествия.

Было сказано, что царь Селевк единственный после Александра ходил походом на Индию и получил от индийского царя 500 слонов. За этих слонов он отдал индийскому царю все свои пограничные провинции. Слоны – долговечные животные, они воевали на македонской службе еще много лет. Те слоны, которые тридцать лет спустя доставили сыну Селевка победу над галлами, а Пирру Эпирскому сперва победу, а потом поражение от римлян (вы еще об этом прочтете), были последними слонами из того самого Селевкова стада. Слоны были похожи на танки: они должны были смять вражеский строй, а три стрелка в будочке на слоновьей спине из луков расстреливали бегущих. Но слонами было труднее управлять, чем танками: они могли вдруг не послушаться и броситься на своих же. Тогда индиец-погонщик, сидевший у слона на шее, вбивал молотком ему в загривок железный клин, и слон падал мертвым. Сперва от слонов было больше пользы, чем вреда: они наводили страх на врагов (особенно их запаха боялись лошади), и этого было достаточно. Потом, когда к ним привыкли, стало ясно, что от них больше смуты, чем пользы. И слонов на войне постепенно перестали использовать.

Спарта давно уже сошла со страниц нашей книги. Она перестала быть великим государством. О древней простоте и равенстве осталось лишь воспоминание. Когда-то здесь было 9 тысяч равных земельных наделов и 9 тысяч равноправных граждан-воинов. Теперь здесь было 100 богачей-землевладельцев, 600 разоренных должников, от них зависящих, а остальные тысячи давно уже не считались гражданами. Все это нищее многолюдство тосковало о том же, о чем мечтала беднота по всей Греции: об отмене долгов и переделе земель. Кто обещал бедноте отмену долгов и передел земель (а это означало резню богачей), тот дорывался до тирании и держался у власти долго ли, коротко ли, в зависимости от своих дарований. В Спарте случай оказался особый: здесь тираном, обещающим народу отмену долгов и передел земель, стал законный спартанский царь. Это повторилось дважды: при прекраснодушном мечтателе – царе Агиде и при деловитом воине – царе Клеомене.

В Спарте, как и в древности, было два царя из двух династий. Но цари эти были, по существу, лишь полководцами при правительстве эфоров, избираемом богачами. Да и быть полководцем становилось все трудней: в гражданское ополчение бедняки не шли, нанимать наемников было не на что. А враги у Спарты были сильные: города Пелопоннеса сплотились в Ахейский союз, а города и племена Средней Греции – в Этолийский союз. Однажды этолийцы, вторгшись в Спарту, увели 50 тысяч человек пленными рабами; такого позора в истории Спарты еще не было. И только один старик спартанец сказал: «Спасибо врагу: он избавил Спарту от бремени слабых».

Царь Агид был молод. Мысль о возрождении древней простоты и силы кружила ему голову. Он ходил в простом плаще, купался в холодном Евроте, ел черную похлебку и прославлял старинные обычаи. Молодежь прихлынула к нему, а старики чувствовали себя, по выражению историка, как беглые рабы, когда их возвращают строгому господину – Ликургову закону. Агид объявил в собрании, что он и все его родичи отрекаются от своих несметных богатств и отдают их для передела между гражданами. Собрание рукоплескало. Объявили отмену долгов, на площадях разложили костры и жгли в них долговые расписки. Но это длилось недолго. До передела не дошло: знатные товарищи Агида не спешили отдавать свое имущество. Разочарованный народ охладел к Агиду. И тогда началась расправа.

За расправу взялся второй царь – Леонид. Агида хотели схватить – он укрылся в храме. Леонид подослал к нему мнимых друзей, они уверили молодого царя, что он может выйти из храма хотя бы в баню. Греки любили чистоту, и царь поддался уговорам. Здесь-то, на пути из бани, его связали и оттащили в тюрьму. Его спрашивали: «Кто был твоим подстрекателем?» Он отвечал: «Ликург». Палач не решался поднять руку на царя: царь был лицом священным, его щадили даже враги в бою. Агид сказал палачу: «Не печалься обо мне: я погибаю беззаконно и потому лучше и выше моих убийц», – и сам вложил голову в петлю. Мать Агида стала плакать над его телом – ей крикнули: «Ты думала, как он, – ты умрешь, как он!» И она встала навстречу петле со словами: «Только бы на пользу Спарте!»