Александр Гапоненко - Битва при Молодях. Неизвестные страницы русской истории

– Хлопок, беги, а то наместник тебя зарубит!

Превозмогая боль в левом плече, Хворостинин вытащил из тела разбойника саблю и пошел на молодого душегуба. Тот не стал испытывать свою судьбу, повернулся и прытко бросился бежать прочь. Самострел он не бросил, а захватил с собой.

Услышав несколько пистолетных выстрелов, Евфросиния выскочила на улицу и побежала к месту сражения. К счастью для нее, сражение уже закончилось и ей ничего не угрожало. Увидев, что ее возлюбленный ранен и истекает кровью, она повлекла его к себе в дом.

В доме целительница срезала кухонным ножом рукав окровавленного полушубка, разоблачила князя и уложила на стол.

Сняв с головы платок, ведунья намочила его отваром, который они только что пили, протерла рану и приступила к хирургической операции.

Прокаленным на огне лезвием ножа Евфросиния расширила рану на предплечье и извлекла из нее кованую железную стрелу с зазубренным наконечником. Потом прижгла рану раскаленным на огне лезвием и наложили на нее льняную повязку. Хворостинин выдержал все эти болезненные манипуляции, не издав ни единого звука.

Все время операции Авдотья стояла у стола, на который лежал воевода и помогала матери, чем могла: вытирала своим головным платком у раненого пот с лица, подносила горячую воду, убирала окровавленные тряпки. Когда же мать закончила операцию, она стала поить раненного отваром тысячелистника, приготовленного ею во время операции, для остановки кровотечения.

Девочка подносила чашку с горячим напиткам к губам князя и тихонько приговаривала:

– Пей, Дмитрий Иванович, пей. Это лечебная настойка. Мы с тетей вместе собирали тысячелистник прошлой осенью и сушили потом у печи. Вот, ты меня читать учил, а я тебя лечу, как меня мама научила.

По всему было видно, что дочь Евфросинии вырастет хорошей знахаркой.

Авдотья, между тем, продолжала нашептывать князю:

– А как все вышло? Вышло все как у наших почтовых голубей. Голубь папа улетел из дома, а на него напали лихие соколы и крыло ему повредили. Он спасся и домой вернулся, к своей голубке. А если бы у него голубки не было, то и вернуться ему было бы некуда, и заботится о нем было некому. Так бы и погиб сизый голубь, израненный хищными соколами во чистом поле.

«Будет Авдотья, пожалуй, не только знахаркой, но и ведуньей», – с улыбкой подумал про себя Хворостинин. Тут в помещение, где лежал раненный князь, вбежал стрелецкий десятник Юрий Нечаев. Будучи дежурным по городу, он услышал выстрелы и побежал на их звуки вместе со своими подчинёнными узнать, кто и почему стрелял.

Возле дома Поляковых стрелецкий наряд увидел гору трупов. Один из нападавших на князя оказался не убит, а только ранен. Он признался стрельцам, что их, промышлявших разбоем в округе разорившихся крестьян, нанял управляющий именья бояр Бороздны. Он специально для этого тайно приехал из Польши. Управляющий заплатил разбойникам за убийство наместника и подучил, где его можно подстеречь. Убежавшего стрелка из самопала звали Хлопок Косолап. Поймать его стрельцам не удалось.

Нечаев показал в знак правдивости своих слов отобранный у раненного мужика злотый: большую серебряную польскую монету на которой было вычеканено «ХХХ», что значило содержание в ней тридцати грошей.

– Бояре пытались продать меня за тридцать сребреников, – прокомментировал Хворостинин рассказ Нечаева. – Однако не удалось. Это тот случай, про который мне говорил Иван Васильевич. Пригодились-таки его пистолеты немецкие.

Про какой случай говорил наместник, присутствовавшие не очень поняли, а сам князь пояснить не смог – он настолько обессилил от потери крови, что лишился сознания.

Две недели Хворостинин отлеживался в доме у Поляковых после ранения. За ним попеременно ухаживали Евфросиния, Арина и Авдотья. Похоже, что их забота, а не прикладываемые мази и травяные настойки способствовали его быстрому выздоровлению.

За время своей болезни воевода научил женщин читать и писать.

Учились по подаренному Кононом «Хронографу». Раньше до этой книги у князя все не доходили руки, а тут он стал читать сам и учил читать по ней своих девочек.

В начале книге были размещены повести из жизни древних царств. Ученицы с упоением слушали повествования про висячие сады Семирамиды и снабжающие их водой хитрые устройства, про византийский дворец, все залы которого были расписаны золотом, а в одном из них, на потолке, был нарисован «лев, державший в зубах змею, с середины которой спускалось множество подсвечников, украшенных драгоценными камнями и жемчугом, и искусно сплетённых наподобие корзин».

Особенно всех увлекло чтение «Повести о белом клобуке». В этой повести рассказывалось, как царю Константину явились во сне апостолы Петр и Павел и показали ему форму, по которой должен быть сшит белый клобук папе в знак его церковного главенства; Константин велел сшить клобук и возложил его на голову папе Сильвестру, после чего, не желая царствовать в том же месте, где правит наместник Божий, он перенес свою столицу из Рима в Константинополь.

Преемники Сильвестра забыли благочестивую жизнь и не почитали клобука, за что должны были снять этот символ и переслать его в Константинополь патриарху.

Раз патриарху явился ночью «юноша светлый» и велел отправить клобук в Великий Новгород, «и да будет там носим на главе Василия архиепископа»; с тех пор «утвердися белый клобук на главах святых архиепископ Великого Новгорода».

За время болезни князя из Москвы в Смоленск вернулся Михаил Черный. Он доложил, что суда над Шуйским не было. Следствие проводил Малюта Скуратов и нашел, что вины князя в том, что его слуга сбежал в Польшу, нет. Он согласился также с оправданием князя, что турецкие золотые принадлежали сбежавшему слуге, а не ему.

Черный высказал подозрение, что Скуратов сознательно вывел Шуйского из-под царского гнева. Не случайно, сразу вслед за освобождением Шуйского из тюрьмы, по Москве начали ходить слухи о том, что Скуратов намеревается отдать свою младшую дочь Екатерину за сына Иван Андреевич – Дмитрия. Это при том, что невесте было уже двадцать три года, а жениху только двенадцать лет. Этот брак позволял Григорию Лукьяновичу породниться с одним из самых влиятельных княжих родов в Московском царстве. Старшую дочь Анну Скуратов отдал до этого за Ивана Михайловича Глинского – племянника царя Ивана Васильевича, а среднюю, как мы уже знаем, за молодого Бориса Годунова.

Более того, на днях Иван Андреевич Шуйский, по указу царя, стал главой опричной Думы. И это после того, как он просидел неделю в подвале сторожевой башни у Хворостинина. Ничего, что команду арестовать смоленского наместника дал сам царь, в подвал-то его посадил именно Дмитрий Иванович.