Евгений Трефилов - Пугачев

Заканчивая разговор о пугачевской женитьбе, остановимся на одной детали, которую историки обычно опускают в своих повествованиях о самозваном «царе». Ходили слухи (кстати, сам Пугачев надопросе в Москве 15 ноября 1774 года признал их достоверными), будто Устинья «повинилась» Пугачеву, что «блядовала в девках» с неким казаком. За связь с будущей «императрицей» Устиньин кавалер поплатился жизнью — по приказанию самозванца был повешен [490] См.: РГАДА. Ф. 6. Д. 512. Ч. 1. Л. 207 об.; Ч. 2. Л. 412; Летопись Рычкова. С. 319. .

В то время как Устинья привыкала к новому статусу, в станицу Зимовейскую, где находился отчий дом Пугачева и жила его «старая» жена Софья с детьми, 4 февраля 1774 года приехали посланец коменданта крепости Святого Димитрия секунд-майор Рукин и прикомандированный к нему казачий старшина Туроверов. Прибыли они «для забрания находящихся в той станице злодея Пугачева жены и детей». Кроме того, им предписывалось при всех станичниках сжечь пугачевский дом, пепел развеять, а место, где дом стоял, огородить надолбами или окопать «во оставление на вечные времена без населения яко оскверненное жительством на нем все казни лютые истязания делами своими превзошедшего». Однако ни пугачевской жены с детьми, ни даже дома Рукин и Туроверов на месте не обнаружили. Дело в том, что, покинув своих домашних, Емельян лишил их средств к существованию, поэтому Софья с малолетними детьми перебралась на жительство к своей матери в станицу Есауловскую, а дом продала отставному казаку той же Есауловской Еремею Евсееву за 24 с половиной рубля, а тот разобрал дом и перевез к себе. Рукину и Туроверову пришлось отправиться в Есауловскую и по новой сломать «оный злодейский дом». Оттуда его опять отправили в Зимовейскую, где 6 февраля сожгли вместе с хутором, находившимся неподалеку от станицы и представлявшим собой «хижину с огорожею». Не пощадили при этом и несколько «садовых деревьев». Пепел, как и намеревались, развеяли, а пожарище окопали рвом [491] См.: Дон и Нижнее Поволжье в период крестьянской войны 1773–1775 гг. С. 27, 36, 37,40. .

Разумеется, уничтожение пугачевского жилища состоялось в присутствии жителей Зимовейской. Кстати, сами они заявили майору Рукину, что, «мерзя злодейскими пороками», хотят переселиться на другое место, даже несмотря на то, что их станица по сравнению с другими была более защищена от паводков. Несколько позже они по этому поводу составили прошение. Трудно сказать, исходила ли инициатива от самих жителей, хотя бы станичной верхушки, или же составить прошение им присоветовало войсковое начальство из Черкасска. Как бы то ни было, но в Зимовейской и впрямь имелись люди, недовольные поступками земляка. По крайней мере, на одном из допросов первая жена Пугачева показала, что «станичные старики», узнав о подвигах ее мужа, «браня его и смеясь говорили: “смотри де, пожалуй, как можно было чаять от такой свиньи таких дел”» [492] См.: Показание о Пугачеве первой жены его Софьи Дмитриевой. С. 366; Дубровин Н. Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 246. .

Как же поступили с самой «Пугачихой» и «злодеевыми» детьми? Поначалу их отправили в крепость Святого Димитрия, а потом в Казань. Они жили вместе с двоюродным племянником Пугачева Федотом, которого за родство с самозванцем сослали из Петербурга, где он проходил службу. Заметим, речь идет именно о содержании на квартире, а не о тюремном заключении, как утверждается в некоторых работах [493] См., например: Крестьянская война в России в 1773–1775 гг. Т. 2. С. 180. . Лишь летом 1774 года, когда Пугачев появился у Казани, Софья с детьми была переведена «в секретную комиссию, в офицерскую караульную палату». Екатерина II, а вслед за ней и ее подчиненные подчеркивали, что пугачевские родственники ни в чем не виноваты, а потому их никоим образом не следует обижать. Так, Бибиков приказывал пугачевскую жену «содержать на пристойной квартире под пресмотром, однако без всякого огорчения» и давать «пропитание порядочное». Кроме того, главнокомандующий предлагал выпускать Софью на улицу, чтобы она могла рассказывать о Пугачеве и в частности о том, что она является его женой. Делать это надлежало осторожно и даже с большой хитростью — как писал Бибиков, «с манерою», вести означенные разговоры «в базарные дни, чтоб она, ходя будто сама собой, рассказывала о нем кому можно или кстати будет». Неизвестно, как казачка справлялась с таким заданием, ведь для его выполнения надо было по меньшей мере обладать красноречием и силой убеждения, присущими ее мужу [494] См.: Дубровин Н. Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 244, 245; Письма А. И. Бибикова к А. М. Лунину // РА. 1866. Вып. 3. С. 385; Дон и Нижнее Поволжье в период крестьянской войны 1773–1775 гг. С. 37, 38; РГАДА. Ф. 6. Д. 506. Л. 441; Д. 512. Ч. 1. Л. 461–463. .

Двадцатого февраля, на следующий день после подрыва колокольни, Пугачев отправился в Берду. В Яицкий городок он вернется еще дважды: один раз в качестве «царя», другой — уже пленником. А пока, уезжая, самозванец дал войсковому атаману Никите Каргину наставление:

— Смотри ж, старик, послужи мне верою и правдою! Я теперь поеду в армию под Оренбург и возвращусь оттуда скоро, а государыню здесь оставлю. Вы почитайте ее так, как меня, и будьте ей послушны. А ты тех, которые моей власти будут противиться, казни смертью.

Кроме того, Пугачев приказал Каргину и старшинам «содержать» «без всякой отмены» посты, которые были установлены им для контроля над осажденными в ретраншементе [495] См.: РГАДА. Ф. 6.Д.467. Ч. 13. Л. 130,130 об. .

Надо сказать, что атаман и его помощники строго исполняли «государевы» повеления: Устинью почитали, людей казнили, да и посты, судя по всему, отменять не собирались. Кстати, о состоянии постов они каждое утро докладывали «императрице», которая теперь жила не в толкачевском доме, а в доме бежавшего старшины Андрея Бородина — видимо, он больше подходил на роль дворца. Устинья выслушивала «репорты», но, кажется, до постов ей никакого дела не было. В ответ она только говорила:

— Смотрите, детушки, не дайте меня в обиду, вить от государя на ваши руки я отдана.

Видимо, выслушиванием «репортов» участие Устиньи в «государственных» делах и ограничивалось. «Царица» хорошо запомнила приказ мужа «ни в какие дела не входить». Однажды Каргин спросил у Устиньи разрешение на повешение неких «злодеев», на что она ответила:

— Мне до ваших дел никакой нужды нету, и, что хотите, то делайте, а мне о том никогда не докладывайте.

По праздничным дням старшины приходили «на поклон и целовали ее руку». «И хотя она принимала всех ласково, — вспоминал Никита Каргин, — однако ж никого не сажала», — видимо, уже хорошо усвоила, что даже казачья верхушка ей неровня [496] См.: Пугачевщина. Т. 2. С. 199, 200; Сподвижники Пугачева свидетельствуют. С. 105; РГАДА. Ф. 6. Д. 467. Ч. 13. Л. 130 об.-132, 138, 138 об.; Д. 506. Л. 287 об. .