Ирина Полякова - Мифы о прошлом в современной медиасреде. Практики конструирования, механизмы воздействия, перспективы использования

От умения политической элиты продуцировать «последовательные» социальные мифы, в том числе и политические, зависит стабильность социального развития до определенного времени. В случае же резких изменений, новаций, может происходить слом устоявшихся моделей взаимодействия, приводящий общество к дезинтеграции, к изменению общественного сознания. В случае с СССР ярким примером, который привел к изменению ситуации в стране, стал феномен «перестройки».

Имперский миф отличается тем, что возвышается над национальными и групповыми мифами, над любыми политическими мифами и представляет собой, с одной стороны, метауровень политической мифологии, а, с другой стороны, современный социальный миф. В тех государствах, где в сознании граждан находится место для имперской мифологии, всюду возможно обнаружение дополнительных смыслов в общественных явлениях и процессах. В своей известной работе «Мифологии» Р. Барт приводит именно такой пример: «…я сижу в парикмахерской, мне подают номер „Пари — матча“. На обложке изображен юноша — негр во французской военной форме, он отдает честь, глядя куда — то вверх, очевидно на развевающийся там трехцветный флаг. Таков смысл зрительного образа. Но и при наивном, и при критическом восприятии мне вполне понятно, что означает этот образ для меня: он означает, что Франция — это великая Империя, что все ее сыны, без различия цвета кожи, верно служат под ее знаменем и что лучший ответ хулителям так называемого колониализма — то рвение, с каким этот чернокожий служит своим „угнетателям“» [224] Барт Р. Мифологии; пер. с фр. — М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2004. С. 241. . Преимущество и основной эвристический потенциал имперского социального мифа заключен в этом бартовском двойном смысле, когда наглядность означаемого (в вышеуказанном случае — «французская имперскость») проступает сквозь означающее (конкретная картинка на обложке).

Показателен в отмеченном выше бартовском двойном смысле пример из российской действительности при проведении государственной политики памяти. Речь идет о коннотациях такой значимой даты советского прошлого как 7 ноября, когда российские власти решили связать знаменательную дату не с революционными событиями 1917 года, а с состоявшимся в 1941 году парадом на Красной площади, имеющим сегодня, по мнению политического руководства, гораздо большее символическое значение: «…наблюдается крайне любопытная символическая подмена: событие, являвшееся по своей сути коммеморацией, само становится источником для коммемораций, приобретая, тем самым, самостоятельное значение. Суть этой подмены заключается в стремлении сфокусировать общественное внимание на параде 1941 г. в противовес революции 1917 г. В выступлениях политических деятелей и в официальных комментариях, сопровождавших историческую реконструкцию парада 1941 года в 2011 году, подчеркивается значимость этой даты, но только в связи с битвой под Москвой, положившей начало разгрому захватчиков» [225] Аникин Д. А. Топология социальной памяти: методологические основания и стратегии репрезентации. — Саратов: Изд-во СГУ, 2014. С. 143. . Фактически здесь мы говорим уже о современных мифо — ритуальных практиках, представляющих собой явление общественной жизни, некую рационализированную, регламентированную форму общественного поведения, в ходе реализации которой, однако, проявляются и часто выходят на первый план основные свойства мифологического сознания [226] См.: Иванов А. Г. Мифо-ритуальные практики: культурный феномен, элемент традиционного и основа современного мифологического сознания // Известия Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена. 2009. № 87. С. 7–18. . Кроме того, современные мифо — ритуальные практики наглядно демонстрируют фактически весь спектр проявлений, относящихся элементам политической и, в широком смысле, социальной мифологии. Например, актуализация исторической памяти через проведение парада в символическом месте; парада, посвященного сакральным датам, лидерам; парада, участие в котором зачастую способствует трансляции новых смыслов и ценностей.

Возвращаясь к имперскому социальному мифу, следует отметить, что грамотное нахождение и конструирование дополнительных смыслов посредством такого мифа и апеллирование к этим смыслам при реализации государственной политики (особенно, применительно к Российской Федерации, при реализации национальной политики) может получить отклик со стороны населения, что позволит в полной мере использовать огромный потенциал социального мифа. Главное здесь не замыкаться на одних и тех же интерпретациях, а постоянно обновлять смыслы в зависимости от изменения ситуации в мире и обществе, следить за «конъюнктурным» уровнем социальной мифологии, и учитывать, что понятие империи является достаточно широким: «…предполагает общую систему ценностей, то есть идею общего национального блага» [227] Гибель Империй. 1918 г. (обзор Международной научной конференции) // Вопросы философии. 2019. № 7. С. 230. .

Справедливости ради стоит отметить, что не только советское прошлое может способствовать конструированию имперского мифа, но претензию на имперскость содержат и концепции, возникшие в лоне западных либеральных обществ. Так, важнейшей составляющей социальной мифологии западного общества второй половины XX века оказалась концепция устойчивого развития. Эту концепцию по праву можно считать продуктом деятельности мифотворцев в лице господствующей западной политической элиты. Сама же категория «устойчивое развитие» представляет собой «…термин, введенный Международной комиссией по окружающей среде и развитию (комиссией Г. Х. Брунтланд) в докладе „Наше общее будущее“ для обозначения социального развития, не подрывающего природные условия существования человеческого рода. Возник как реакция на глобальный кризис индустриализма, связанный с угрожающим истощением природных ресурсов, ухудшением состояния природной среды и поляризацией богатства и нищеты в мире» [228] Павленко В. Б. Мифы «устойчивого развития». «Глобальное потепление» или «ползучий» глобальный переворот. — М.: ОГИ, 2011. С. 122. . Таким образом, посредством категории устойчивого развития удалось соединить, с одной стороны, экологию (окружающую среду) и, с другой стороны, экономику и политику (развитие). Возникновение данной категории стало определенной реакцией на кризисные проявления индустриального общества Запада, которые усилились на фоне демонстрации развивающимися странами колониальной отсталости, на фоне проявления «поляризации богатства и нищеты». То есть индустриализм, колониализм, а также и неоколониализм способствовали дальнейшему утверждению категории устойчивого развития, приданию ей известной «концептуальной емкости». Почти сразу поле понимания концепции устойчивого развития расширилось за пределы духовной сферы, охватив еще и политику. Это стало решающим фактором, позволяющим считать эту концепцию идеологемой, составляющей социальной мифологии.