Ирина Полякова - Мифы о прошлом в современной медиасреде. Практики конструирования, механизмы воздействия, перспективы использования

Интенция концепции заключалась в поддерживании определенного «статуса — кво», предусматривающего доминирование конкретных социальных классов и невозможность осуществления каких — либо существенных действий, нарушающих установившийся баланс сил. В какой — то момент соответствующая оформленная концепция была подхвачена апологетами неоконсервативных идей. По нашему мнению, неоконсерваторы разделяют, с одной стороны, положения об общественном прогрессе, а, с другой стороны, положения о важности сохранения традиционных устоев общества. Такое объединение достаточно разных, на первый взгляд, идей, и отражено в концепции устойчивого развития. В политической плоскости вышеуказанная характеристика концепции делает возможной ее известную популярность, ангажированность политическим классом. Опираясь на традиционные ценности, приверженцы неоконсерватизма претворяли в жизнь кардинальные преобразования, стараясь таким образом предотвращать возможные социальные потрясения. Здесь же следует отметить, что концепция устойчивого развития может быть востребованной исключительно в постиндустриальном (информационном) обществе; для государств и обществ, находящихся на, условно говоря, более ранних стадиях развития, такая концепция чревата дополнительными угрозами, вызовами для их собственного существования. Это просматривалось на стыке XX–XXI веков, когда внешняя политика Соединенных Штатов выстраивалась из имперских амбиций с применением идеи глобального воздействия, направленной на формирование американоцентричного устройства мира, на продвижение демократии с помощью силовых методов.

Важно понять, как неоконсервативным идеям удавалось так долго владеть умами истеблишмента? Все дело — в способности обновляться. Еще Р. Барт отмечал такое свойство буржуазного дискурса как способность к перманентному обновлению в ответ на разоблачительную риторику. Простой пример соответствующего обновления мы видим в том, что такие риторические фигуры как «буржуазность», «фашизм», «пролетариат» вдруг, в какой — то момент объявляются устаревшими и не отражающими текущую конъюнктуру: «Система, против которой боролся Р. Барт, снова мимикрирует под Природу, заявляя, что времена классовых противостояний ушли в прошлое, и теперь общество движется к своему естественному состоянию, каковое есть демократия и соблюдение естественных же „прав человека“. „Искусственная“ (а таковой она стала представляться именно благодаря разоблачающим дискурсам) терминология заменяется терминологией „естественной“: нам говорят, что не следует говорить „буржуазный“ или „капиталистический“, следует употреблять выражение „либеральная демократия“ или что — то в этом роде. Не следует называть „новых правых“ и „неоконсерваторов“ фашистами, невзирая на их симпатии ко всему „коричневому“» [229] Дьяков А. В. Ролан Барт как он есть. — СПб.: Издательство «Владимир Даль», 2010. С. 271. . Сложившаяся к началу XXI века ситуация заставляет вновь обратиться к идеям Р. Барта, озвученным в 1950 — е годы. В настоящее время нам приходится сталкиваться с таким положением дел, когда для целей контроля над ключевыми регионами мира, для доминирования во всем мире сторонники неоконсервативных взглядов, представленные, прежде всего, лидерами так называемого Запада, в достаточно агрессивной манере эксплуатируют современные версии социальных мифов, включающих, в частности, и концепции устойчивого развития. Делается это с широким применением средств массовой коммуникации, с апеллированием к прошлому. При этом в очередном «обновлении дискурса» учитывается активизация в медиасреде процессов мифотворчества, в которых социальный миф применяется как средство манипулирования общественным сознанием.

Одним из привлекательных направлений, имеющим большой потенциал развития, является мифосимволика имперского прошлого. Имперское прошлое и связанная с ним мифосимволика с давних времен вызывали интерес у исследователей. Так, имперский миф Рима привлекал как сочетанием рациональных и иррациональных компонентов, так и тем, что придавал истории и политике дополнительное измерение, воздействуя на жизнь общества. В этой связи и русская идеологическая доктрина «Москва — Третий Рим» и даже доктрина Коминтерна содержат его отголоски [230] Кларк К. Москва, четвертый Рим: сталинизм, космополитизм и эволюция советской культуры (1931–1941); пер. с англ. — М.: Новое литературное обозрение, 2018. С. 5. . В современном же российском политическом пространстве имперскость и сопутствующие ее проявлению нарративы и комбинации символики приобретают самые неожиданные формы, одновременно олицетворяя фундаментальные основы национального сознания, а также характеризуя специфику образа России на мировой арене. Особый интерес здесь вызывают относительно недавние по историческим меркам мифологемы советского прошлого («перестройка», «Сталин», «освоение космоса» и т. п.) и их использование в современном медийном дискурсе. Важным представляется понимание содержания и смысла содержащейся в мифологемах мифосимволики, так как ее трансляция и продвижение в медийной среде могут способствовать формированию устойчивого образа страны на долгосрочную перспективу, оказывая воздействие на реальные политические процессы.

Вообще, сам термин «мифосимволизм» уже широко используется в литературной критике, однако в социальной философии и политологии применимость данного термина ограничена именно символической составляющей. Между тем, именно миф сыграл ключевую роль в становлении и бытии символизма, а неразрывная связь мифа и символа обнаруживается и сегодня. Символ же, в свою очередь, крайне важен для понимания процессов функционирования мифа, процессов мифологизации и мифотворчества: символ выступает и в качестве средства передачи смысла мифа, трансляции мифологического знания, и в определенной мере синтезирует научное знание с мифологическим, способствует лучшему научному пониманию мифов, ритуалов. Мифосимволическое обладает большей конкретностью в сравнении с мифом, и позволяет давать определенные интерпретации. Интерпретация же того, каким мифосимволизмом обладает, например, определенный визуальный объект, придает импульс социальным процессам, может способствовать идейному единству. Например, изображение И. В. Сталина на плакате может символизировать как победу в Великой Отечественной Войне или борьбу с коррупцией, так и большой террор. Не менее сложен и неоднозначен мифосимволизм таких идеологических доктрин как, например, «страна советов», «дружба народов».

Сам факт трансляции мифосимволики в политической сфере, с одной стороны, делает миф более конкретным и практичным, позволяя ему непосредственно участвовать в формировании и воспроизводстве социальной реальности, с другой же стороны, оставляет простор для дальнейших интерпретаций истории, открывая возможности для расстановки новых — от позитивных до негативных — акцентов при оценке социально — политических событий. Последнее обстоятельство в настоящее время выводит на первый план масс-медиа с их способностью проинтерпретировать мифосимволику в нужном ключе. Дело в том, что современные масс-медиа всегда готовы вдохнуть новую жизнь в, казалось бы, уже сложившиеся и устоявшие мифы и символы, а политическая сфера выступает здесь в качестве дополнительного катализатора неоднозначных процессов. При этом в медиасреде распространены отсылки к тем или иным историческим фактам и событиям, что, соответственно, вовлекает и историю в процесс создания мифов и символов. Однако, на наш взгляд, исторические и политические мифы и символы несут в себе помимо всего прочего, достаточно большой отрицательный заряд. Так, в результате мифотворческой деятельности историков и политиков могут происходить такие мифологизационные процессы как сакрализация политических лидеров, политических партий, ремифологизация исторической памяти. Такое развитие событий может приводить к формированию устойчивых представлений о политических, исторических событиях, а зачастую — к демонтажу исторической памяти, ценностей, политических предпочтений; при этом существует опасность потери нравственных ориентиров. Не случайно К. Боттичи, рассматривая политические мифы, обращала внимание на то, что последние, в отличие от религиозных мифов, не дают конкретных ответов и не стремятся к элиминации случайностей, а, наоборот, обусловлены историей, которая питает работу политического мифа [231] Bottici C. A Philosophy of Political Myth. — Cambridge: Cambridge University Press, 2011. P. 199–200. . Получается, что политические мифы и инспирированная ими мифосимволика могут быть наполнены разнообразными идеями и генерировать даже самые неожиданные социально — политические явления и процессы.