Елена Калмыкова - Образы войны в исторических представлениях англичан позднего Средневековья

Через две недели, в воскресенье 16 декабря, состоялась коронация Генриха VI в соборе Нотр-Дам. Церемонии предшествовало небольшое пешее шествие короля в сопровождении знати, членов городского муниципалитета, судебных корпораций и прелатов из дворца в собор. Участники процессии пели гимны, а также несли реликвии и королевские регалии. [588]По версии лондонского хрониста, обе короны, английскую и французскую, сначала пронесли по улицам Парижа, а потом одну из них (французскую) возложили на голову Генриха, держа вторую (английскую) над ним. [589]После коронации был дан праздничный обед. Самое яркое, хотя и довольно тенденциозное описание данного банкета дано в дневнике анонимного горожанина. Этот недолюбливающий англичан автор в язвительных выражениях охарактеризовал общее недовольство парижан английским угощением. Рассказ о банкете начинается с замечания о том, что, поскольку организаторы (а в этом случае ответственность за проведение праздника полностью лежала на английской стороне) совершенно не заботились о порядке и безопасности, многие простолюдины набились в пиршественную залу еще с утра: «Одни пришли, чтобы посмотреть, другие — чтобы нажраться, третьи — чтобы украсть мясо и иные вещи». По подсчетам анонима, в тот день было украдено более сорока шапок и срезано множество поясов, к которым крепились кошели. Давка была такой сильной, что никто из достойных гостей (членов парламента, университета и муниципалитета) не смог протиснуться на отведенные для них почетные места. Не контролируемые никем простолюдины действовали настолько грубо, что сбивали уважаемых персон с ног, в результате чего те падали друг на друга, облегчая работу промышлявших в толпе воров. Наконец, после того как специально приглашенные лица все же смогли занять отведенные для них места, оказалось, что им предстоит сидеть вперемешку с простолюдинами — сапожниками, каменщиками, соусниками и мелкими торговцами. Поданное угощение вызвало у привередливого парижанина не меньше нареканий, чем организация трапезы. Большая часть мяса, предназначавшаяся для простых горожан, была сварена еще в четверг, «что могло показаться странным для французов, поскольку англичане руководили работой на кухне, а им было не важно качество еды, лишь бы ею можно было нажраться до тошноты». Выражая якобы общее мнение, автор утверждал, что качеством еды были недовольно все, даже калеки, которым по традиции были посланы остатки. [590]

Визит короля обошелся городу в 1837 ливров, что подразумевало трату значительной части весьма скромных по причине войны доходов муниципалитета от налоговых сборов. [591]Наибольшая сумма была израсходована на подарок королю — драгоценную цепь с камнями и другими украшениями стоимостью 1110 ливров, что вместе с затратами на преподнесенные кардиналу Бофору и графу Уорику бочки с вином (на сумму 65 ливров 12 су) составило примерно 64 % от выделенного бюджета. [592]В свою очередь проявившие верноподданническое гостеприимство члены муниципалитета были вправе рассчитывать на ответные дары, которых, к их полному разочарованию, не последовало. Простые горожане также напрасно ждали какого-нибудь традиционного для подобного случая проявления монаршей милости и щедрости — отмены налогов или освобождения заключенных. Саркастичный горожанин зафиксировал в своем дневнике полное разочарование парижан от визита нового государя. И если предположить, что его недовольство действительно разделяли другие парижане, уместно сделать вывод об определенном провале в репрезентации власти английского государя. Таким образом, рассчитанная в качестве пропагандистской акции коронация Генриха VI не только не достигла своей цели, но и нанесла удар по «имиджу» молодого короля и его английского окружения.

За коронацией последовала поездка Генриха VI по стране, в ходе которой он смог принять «непосредственное участие» в управлении государством, присутствуя на заседаниях Королевского совета. В числе специально приуроченных к этому визиту пропагандистских мероприятий, направленных на укрепление ланкастерского режима в Нормандии, стоит упомянуть принятие решения о создании университета в Кане.

После возвращения в Англию Генриха ждал триумфальный въезд в Лондон: весь путь от Тауэрского моста до Вестминстера был украшен символами двойной монархии, различные аллегорические фигуры желали молодому королю мира и процветания, возле креста в Чипсайде был воздвигнут замок, по обеим сторонам которого возвышалось два генеалогических дерева, берущих начало от св. Людовика и св. Эдуарда и увенчанных королевскими титулами. [593]Следует особо подчеркнуть, что тема коронации Генриха, так же как и его генеалогия, стала одним из популярнейших мотивов книжной миниатюры.

Говоря о церемониальных пропагандистских акциях, направленных на установление властных отношений, следует упомянуть не только о праздничных торжествах, организованных по случаю коронаций или триумфальных въездов сеньоров в верные им города, но также об имевших непосредственное отношение к войнам и утверждению власти на завоеванной территории ритуалам капитуляции. Анализируя сдачу на милость победителя в качестве подвида ритуала примирения и прощения виновных, французский исследователь Ж.-М. Меглен подчеркивает, что все действия, выполняемые в рамках этих символических акций (независимо от масштаба конфликта, который может быть и политическим делом, и частным спором), направлены на возмещение причиненного в результате преступления ущерба. [594]Оставив в стороне интересный, но не имеющий непосредственного отношения к изучаемой теме сюжет о частных судебных разбирательствах, обращусь к анализу самой известной капитуляции эпохи Столетней войны, нашедшей отражение практически во всех исторических сочинениях того времени.

4 августа 1347 г. после одиннадцати месяцев тяжелейшей осады Эдуард III принял капитуляцию жителей Кале. Демонстрируя великодушие победителя и милосердие благочестивого христианина, король Эдуард пообещал простить основную массу горожан, столь долго отказывавшихся признать его в качестве законного государя, если город выдаст для справедливого наказания «зачинщиков мятежа». Приговоренные к смертной казни городские старшины должны были явиться в английский лагерь в одних рубашках, босыми и с веревками на шее. Когда же согласившиеся принести себя в жертву ради спасения города измученные голодом члены городского муниципалитета предстали перед грозным судией, жена Эдуарда III королева Филиппа бросилась перед мужем на колени и умолила его простить осужденных на смерть. [595]

Представленная непосредственным зрителям и читателям хроник в качестве некой импровизации, эта сцена, безусловно, от начала и до конца была тщательно продумана организаторами. Более того, не вызывает никакого сомнения тот факт, что все участники представления: и король, и горожане, и королева — точно следовали разработанному заранее сценарию, наполненному символическими и аллегорическими значениями и смыслами. Прежде всего, для короля действительно было важным разыграть видимость судебного процесса. Эдуард не просто демонстрировал власть победителя над побежденными, но власть законного государя над подданными. Вынесенный жителям Кале смертный приговор был традиционной карой за преступление, относящееся к сфере lèse-majestè . Шестеро горожан Кале не просто подвергались каким-то унижениям, смиренно принимая условия завоевателя, — с ними поступили именно так, как если бы они действительно были обречены на казнь. По мнению Ж.-М. Меглена, действия пожертвовавших собой ради спасения города граждан Кале могли вызывать у зрителей ассоциации с искупительной жертвой Христа. [596]Вполне возможно, что такие аллюзии и рождались в сознании капитулирующих горожан, однако весьма сомнительно, чтобы подобная аллегория устраивала английского короля, который, собственно, и выступал в качестве главного постановщика спектакля. Аллюзии с Христом, очевидно, входили в королевский замысел, однако их должны были вызывать не кающиеся грешники, а сам судья. Подобно Господу во время Страшного суда, государь, как викарий Бога на земле, судил презревших его закон и власть грешников, осуждая их на погибель. И, подобно Иисусу, Эдуард проявил сострадание, простив восставших против него. Для усиления этой ассоциации в действие была введена королева Филиппа, умолившая мужа о прощении, подобно Деве Марии, заступающейся за грешников перед сыном.