Елена Калмыкова - Образы войны в исторических представлениях англичан позднего Средневековья

Играя роль законного государя, Эдуард демонстрировал одновременно правосудие и милосердие, устрашая и в то же время вызывая симпатии, то есть являя народу идеальный пример монаршей справедливости. Конечно же, шестеро граждан Кале, скорее всего, догадывались о предстоящем помиловании, однако для основной массы зрителей разыгранное представление было наполнено истинным драматизмом. Соответствующее отношение к произошедшему 4 августа 1347 г. событию сохранили историографы, передавшие память о нем новым поколениям. Хронисты неизменно подчеркивали оба смысловых значения исполненного под стенами Кале ритуала королевского правосудия. Описанная выше капитуляция известна лучше других аналогичных церемоний не только потому, что в ней непосредственно принимал участие сам государь, но, прежде всего, благодаря длительной истории сопротивления города. Однако следует учитывать, что подобные пропагандистские спектакли нередко разыгрывались и под стенами других городов.

К теме пропаганды я еще вернусь в главе, посвященной политике английской короны в отношении французских земель после мира в Труа. Здесь же мне хотелось бы подчеркнуть, что предпринимаемые королевской администрацией меры весьма эффективно воздействовали на массовое сознание, формируя героико-патриотические представления о войнах, в которых приходилось участвовать англичанам. Разумеется, не следует приписывать средневековым монархам и их «идеологам» намеренное желание внушить подданным идею об их превосходстве над другими народами, подобные представления становились косвенным следствием пропаганды, направленной в первую очередь на достижение вполне конкретных целей: сбор дополнительных налогов, организацию обороны границ, вербовку наемников и т. д. Между тем ориентированная на самые разные слои населения официальная пропаганда не только выражала идею справедливой войны и благоволения Бога английской стороне, но и будила в англичанах гордость за славные деяния соотечественников, регулярно одерживающих победы над коварными и опасными врагами. Некоторые элементы этой пропаганды, в частности коллективные молитвы за успех королевских войск и четко налаженная система распространения новых сведений через прокламации, должны были способствовать восприятию войны всеми подданными короны как дела чести государя (которого они были обязаны поддерживать, как верные вассалы и истинные христиане) и формировать у них осознание причастности к этой войне и личной заинтересованности в ее благополучном завершении. Безусловно, тема военной пропаганды и степень ее воздействия на массовое сознание не может быть исчерпана сюжетами, связанными с мерами, предпринимаемыми короной и членами королевской администрации. За рамками данного раздела осталось то, что условно можно назвать «народным» образом войны, то есть представления о том или ином конфликте, которые складывались в сознании современников на основе рассказов непосредственных участников военных действий, а также неофициальных сообщений и слухов. Этот приземленный, ориентированный на личные проблемы подданных короля образ мог принципиально расходиться с официальным взглядом на войну. При всей условности результатов предпринимаемых в этом направлении исследовательских шагов и сложности изучения массового сознания людей эпохи Средневековья, тем не менее, не хочется полностью игнорировать данную проблему, которой и посвящена первая глава второй части.

В классическое и позднее Средневековье, как, впрочем, и в любую другую эпоху, продолжительные войны решительным образом влияли на духовное и материальное положение отдельных индивидуумов и целых социальных групп. Настойчивая пропаганда необходимости встать на защиту божественного закона, приняв участие в справедливой войне, должна была в первую очередь найти отклик в сердцах благородных рыцарей, поскольку именно с воинской службой массовое сознание связывало общественное предназначение этого сословия. [597]Между тем, помимо выполнения вассального долга, английский рыцарь должен был иметь какие-то дополнительные стимулы для того, чтобы принять участие в опасных и тяжелых испытаниях. Благодаря военной реформе Генриха II, заменившего воинскую повинность вассалов (40 дней в году) на ее денежный эквивалент (так называемые «щитовые деньги»), рыцарь, а также любой другой свободный подданный английской короны мог считать свой долг перед государем выполненным сразу после уплаты соответствующей его статусу суммы. Однако общественная мораль настойчиво предписывала рыцарям проявлять не только верноподданнические чувства, но и воинскую доблесть. Рыцарь, проведший свой век вдали от полей сражений, имел мало шансов на уважение равных и благосклонность прекрасных дам. Кодекс рыцарской чести настойчиво требовал крови — лучше вражеской, но на худой конец можно было гордиться не только нанесенными, но и пропущенными ударами, демонстрируя шрамы, свидетельствующие о воинской доблести их обладателя.

Отправляясь воевать, рыцари руководствовались не только желанием исполнить вассальный долг, но и своими собственными целями, среди которых стремление к личной славе занимало отнюдь не последнее место. Такое отношение к войне сурово осуждалось не только отцами Церкви, труды которых благородные рыцари XIV–XV вв. читали крайне редко, но, что гораздо важнее, постановлениями церковных соборов классического Средневековья, признававшими убийство в целях доказательства личной доблести смертным грехом. Лишь в 1316 г. папа Иоанн XXII снял утвержденный его предшественниками строжайший запрет на проведение турниров. Инвективами в адрес турниров полны и труды историографов, основная часть которых принадлежала к духовному сословию. Так, по мнению Жака де Витри, идейного вдохновителя Пятого крестового похода, ставшего в 1228 г. кардиналом Тускуланским, а двенадцатью годами позже избранного патриархом Иерусалимским, «турниры провоцируют свершение всех семи смертных грехов»: они пробуждают гордыню, разжигают ненависть и гнев, способствуют унынию проигравших, вызывают скупость и алчность (участники сперва грабят друг друга, а после обирают своих крестьян), чревоугодие во время праздничных пиров и, наконец, поощряют разврат, поскольку рыцари сражаются ради «удовольствия распутных женщин», одаривающих их различными знаками внимания. [598]Один за другим авторы классического Средневековья на страницах своих сочинений обрекают участников турниров на адские муки, утверждая, что таких грешников следует лишать христианского погребения. Впрочем, у тех же самых авторов попадаются также рассуждения о рыцарских подвигах и восхваления воинской доблести. У этой амбивалентности есть два измерения. Во-первых, совершенно очевидное сосуществование в средневековой культуре двух этосов: религиозного и аристократического, пересечение, слияние и взаимодействие которых и дают такой своеобразный результат, как осуждение и восхваление войны одними и теми же авторами на соседних страницах. Во-вторых, соотношение христианских максим и социальной практики усложнялось вовлеченностью духовенства в систему вассально-ленных отношений.