Елена Калмыкова - Образы войны в исторических представлениях англичан позднего Средневековья

Следует отметить, что воинская слава чаще всего упоминается в турнирном или героическом контексте, когда индивидуальная «красота» поступка оказывается важнее, чем его роль в исходе общего сражения. Даже персонажи «Клятвы цапли», начиная с графа Солсбери и заканчивая королевой Филиппой, принося вычурные обеты, руководствовались не столько стремлением к личной славе, сколько долгом перед своим сеньором и господином. Иное дело слава победителя рыцарского турнира (даже если он проводился среди представителей враждующих сторон в интервалах между военными действиями), которая носила, во-первых, индивидуальный характер, а во-вторых, всегда была важнейшим мотивом и одновременно наградой (наряду с призами и трофеями) для участников. Например, Жан Ворэн рассказывает о том, что во время осады Руана, которая длилась полгода, был устроен турнир между сэром Джоном Ле Бланком, капитаном Арфлера, и одним из капитанов Руана, бастардом из рода Арли. Хронист отмечает, что французский рыцарь, пронзив англичанина копьем, очень опечалился смерти противника. По мнению Ворэна, это сражение «не принесло ни осаждающим, ни осажденным ничего, кроме признания их рыцарской доблести». [606]

Одной из самых известных историй об индивидуальном рыцарском подвиге во время военных действий является рассказ Томаса Грея о золотом шлеме Уильяма Мармиона. История эта произошла еще в период правления Эдуарда II, когда после победы при Бэннокберне (1314 г.) шотландцы постоянно нападали на северные районы Англии. Однажды возлюбленная сэра Мармиона преподнесла ему позолоченный шлем, сопроводив наказом прославить сей дар в самом опасном месте Англии. Исполняя куртуазный долг чести, Мармион прибыл в замок Норем, где коннетаблем был отец Грея, который и поведал сыну эту историю. Вскоре после прибытия Мармиона Норем был осажден «самыми доблестными рыцарями Шотландии» под предводительством Александра Моубрея. [607]И тогда сэр Мармион, желая исполнить свой долг перед возлюбленной, в роскошных доспехах, блистающих золотом и серебром, выехал один против всего шотландского войска. При этом, что особенно интересно, непосредственно перед совершением этого подвига состоялся разговор коннетабля с рыцарем, в ходе которого Томас Грей-старший пообещал отбить Мармиона у шотландцев, «живым или мертвым», или же погибнуть, исполняя это. [608]Следовательно, и рыцарь, и коннетабль ничуть не сомневались в исходе поединка одного воина против целого войска. Чуда не произошло: Мармион был выбит из седла и смертельно ранен в голову. После этого из ворот замка вышло английское войско, отбило тело рыцаря, обратило шотландцев в бегство и возвратилось в крепость с богатой добычей в виде пятидесяти боевых коней. [609]Показательно, что по рекомендации коннетабля свой подвиг Мармион совершает «как подобает» рыцарю, то есть верхом на коне, в то время как вышедшие против шотландцев английские воины сражались пешими. Таким образом, повествование Грея распадается на две части: историю об индивидуальном славном деянии и рассказ о коллективном сражении. Важно, что отношение и непосредственных участников описываемых событий, и рассказывающего о них хрониста к этим двум частям оказывается принципиально разным. Если для коллективного сражения значим именно результат — полная победа англичан, которая может быть достигнута и не совсем «рыцарскими» методами (в ходе боя англичане наносят удары по вражеским коням), то в индивидуальном поединке ценен сам процесс — готовность рыцаря без страха вступить в бой с многочисленными противниками. Ни сам Мармион, ни Грей-старший, ни хронист не сомневаются в значимости совершенно бессмысленного с прагматической точки зрения, изначально обреченного на неудачу поступка, поскольку его значение и не заключается в победе. Смысл этого деяния — демонстрация личной доблести во славу прекрасной дамы — больше ничего, в то время как смысл последующего за подвигом боя — эффективное служение королю.

В контексте больших кампаний или всей войны слава чаще всего упоминается в качестве дополнительной мотивации при основной причине или же как побочное следствие при достижении главного результата, но никогда как самоцель. Наиболее часто встречается второй вид упоминаний о славе. Например, Джеффри Ле Бейкер после рассказа о победе, одержанной фламандцами и англичанами над войсками графа Фландрского в 1349 г., добавляет, что «в том сражении многие воины, среди которых был англичанин сэр Джон Филберт, были украшены военной славой». [610]Таким образом, к главному результату, которым для английских авторов, бесспорно, является сохранение за союзниками англичан определенных городов и замков, в качестве дополнительной награды добавляется воинская слава. При этом завоеванная слава может достаться в награду за какой-то конкретный подвиг или сражение, а может стать итогом воинской карьеры отдельных рыцарей или результатом целой кампании или даже всей войны. О великой славе, доставшейся Роберту Ноллису за доблесть, проявленную в различных сражениях и походах, упоминает Томас Уолсингем. [611]В свою очередь, Джон Капгрейв цитирует прославляющие всю Англию стихи, которыми сопровождавшие императора Сигизмунда I слуги украсили в 1417 г. корабль на пути из Дувра в Кале: «Будь здорова и ликуй, славная в триумфе! / О, ты, счастливая и благословенная Англия!» [612]В данном случае Англия удостаивается определения «gloriosa cum triumpho» по совокупности побед, одержанных в войне против Франции. В тех же случаях, когда хронисты стремятся подчеркнуть доблесть, проявленную войском в конкретном сражении, слава нередко персонализируется, становясь фактически личной наградой (или индивидуальной характеристикой) короля. Например, типичным является сообщение хрониста из Бридлингтона о том, что при Слейсе король Англии «славно победил» ( vicit gloriose ). [613]Уолсингем также лаконично отмечает, что после взятия Кале король Эдуард III «с наивысшим почетом и славой» ( cum summa laude et gloria ) вернулся в Англию. [614]

То, что для большинства хронистов слава является лишь дополнением к фактическим успехам в войне, ценность которых заключается не в проявлении доблести, а в приближении торжества справедливости, подтверждается постоянными указаниями на чудесную поддержку Бога, помогающего правой стороне одерживать победы. Например, автор одной из самых панегиристических хроник правления Генриха V, анонимный клирик, участвовавший в первой континентальной кампании этого короля, наиболее четко сформулировал позицию Церкви по данному вопросу. Сначала хронист превозносит необыкновенные воинские таланты и заслуги короля Генриха, отмечая, что «старики не помнят другого государя, который командовал бы своими людьми в походе с большим усердием, храбростью или вниманием или сам бы демонстрировал доблестные подвиги в бою; действительно, в хрониках и королевских анналах нет свидетельств о том, что… какой-нибудь король Англии добился бы столь многого за столь короткое время и вернулся бы домой с таким большим и славным триумфом», после чего заключает, что сам король и все его воины были уверены, что одержали свои победы исключительно по милости Господа, которому и принадлежит слава и честь. [615]Для этого автора, склонного рассматривать всю войну как серию «приговоров», вынесенных в Божьем суде, мирская слава является лишь отголоском славы Всевышнего, помогающего праведникам и карающего грешников.