Леон Юрис - Милая , 18

— Желаете побыть в женском обществе? Краса­вица. Из хасидской семьи. Девственница. Всего за сто злотых.

— Скрипка моего сына. Привезена из Австрии перед войной. Пожалуйста... замечательный инст­румент.

— Сколько дадите за мое обручальное кольцо? Золото высшей пробы.

Длинная очередь за похлебкой. Задние напира­ют, перешагивают через человека, который упал замертво, не дойдя до окошка раздачи. Старик свалился в канаву из-за голодного обморока — никто даже не взглянул в его сторону. Ребенок сидит, прислонясь к стене. Весь искусан вшами. У него жар. И на него никто не обращает внима­ния. Гремят громкоговорители: ”Ахтунг! Всем евреям четырнадцатого района завтра в восемь ноль-ноль явиться в Еврейский Совет для от­правки на добровольные работы. За неявку — смертная казнь”. Мучные, мясные, овощные ко­роли из Могучей семерки, не теряя времени, ве­дут свою торговлю прямо у стены, в подъездах, во дворах. Посреди улицы Заменгоф стоит нацис­тский сержант из ”Рейнхардского корпуса” Зигхольда Штутце, его объезжают велосипедные рик­ши (основной вид транспорта), каждый рикша останавливается перед ”хозяином”, снимает шап­ку и кланяется. Дзынннь, дзынь-дзынннь! Бит­ком набитый трамвай с большой звездой Давида спереди и по бокам. ”Ахтунг! Всем евреям! Зе­леные талоны на продукты с сегодняшнего дня недействительны”. Кругом развешаны приказы. ”По распоряжению Еврейского Совета, дом №33 по Гусиной объявляется заразным”. Стены облеп­лены остатками подпольных газет и листовок, сорванных еврейской полицией. Еврейская поли­ция. Жирные боровы. Подгоняют дубинками ко­лонну несчастных девушек, тянущуюся на фабри­ку щеток.

Белый, как мел, Крис опустился на стул в ка­бинете Сусанны Геллер. Она закрыла дверь и по­дошла к нему. Он встал, пошатываясь.

— Мне жаль, что я не мог прийти сюда раньше, — сказал Крис. — Я вернулся с фронта, и на ме­ня навалились всякие неприятности. Вы же знае­те, что мне не так просто сюда попасть.

Сусанна не шевельнулась, не произнесла ни звука.

— Я старался вернуть Рози.

— Не сомневаюсь, что вы сделали все от вас зависящее, — холодно произнесла она, — но хо­рошо, что он в гетто. С его еврейским носом хулиганы все равно не дали бы ему покоя, даже при его легальных документах.

— Где он?

— Мы живем на Милой, 18, там, где все.

— Господи, — вспомнил Крис, — я даже не при­нес вам свадебного подарка.

— Неважно.

— Сусанна, чем я могу вам помочь?

— Более пустого вопроса придумать нельзя, — сказала она, подходя к стеклянной двери и гля­дя на сдвинутые вплотную кровати с сотней ти­фозных детей.

— Сусанна, что я такого сделал...

— Ничего, Крис. Но одно вы сделать можете. Для меня и для Ирвина это будет лучшим сва­дебным подарком. Вы знаете, чем Ирвин занима­ется. Вот я и прошу вас не выдавать его немцам.

— Мне обидно, что вы сочли нужным просить меня об этом.

— Пожалуйста, господин де Монти, — Сусанна повернулась к нему, — без проповедей о чести и гуманности.

— Рози — мой друг, и...

— Хорст фон Эпп тоже.

Крис остолбенел.

— Простите, что говорю вам неприятные вещи, Крис. Времена теперь неприятные. Когда человек старается выжить, он и старому другу может на­грубить. А теперь я, с вашего разрешения, пой­ду работать...

— Я хочу повидаться с Деборой.

— Ее здесь нет.

— Она здесь.

— Она не хочет вас видеть.

— Она должна со мной повидаться.

— Я ей передам.

— Сусанна, минутку... Вы близкие подруги уже много лет...

— На факультет медсестер из пятидесяти аби­туриентов приняли всего двух евреек. Вот мы и сблизились — из чувства самосохранения.

— Вы в курсе того, что...

— Ирвин — мой муж и доверяет мне.

— У меня есть возможность вывезти ее с деть­ми из Польши.

Сусанна обернулась. На ее невыразительном лице было написано удивление. Многое ей не нравилось в де Монти, но в одном она никогда не сомневалась: он любит Дебору.

— Вы можете на нее повлиять?

— Не знаю, — ответила Сусанна. — В такой напряженной обстановке с людьми происходят странные вещи. Большинство идет на что угодно — только бы выжить. Многие готовы душу заложить, теряют всякое представление о чести, становятся тряпками. Но некоторые находят в себе невероятные силы. Для десятков и сотен детей Дебора стала олицетворением добра. Бо­лее слабая женщина, полагаю, ухватилась бы за возможность спастись бегством...

— Передайте ей, что я ее жду, — сказал Крис.

* * *

Ему понадобилось собрать все силы, чтоб не броситься к Деборе, не стиснуть ее в объятиях. Она похудела, усталость наложила на нее отпе­чаток, но она стала еще красивее. В глазах светилось сострадание, какое бывает только у тех, кто много выстрадал сам. Они стояли друг перед другом, опустив головы.

— Все эти месяцы я ни на минуту не переста­вал тосковать по тебе, — пробормотал он.

— Здесь не место и не время для любовных объяснений, — твердо сказала она. — Я только потому и согласилась выйти к тебе, чтобы избе­жать неприятных сцен.

— В тебе так много жалости к другим, почему же ко мне нет ни капли? Хоть бы одно ласковое слово за все часы, что я простоял под мостом в надежде только взглянуть на тебя, за все ночи, когда я напивался в стельку, чтобы забыть свое одиночество.

Ее непримиримость как ветром сдуло. Она была жестокой. Нехорошо. Она села, уронив руки на колени.

— Выслушай меня спокойно, — взмолился Крис.

— У меня есть возможность вывезти тебя с деть­ми из Польши.

Дебора прикрыла глаза и сдвинула брови, слов­но пытаясь сообразить, о чем он толкует, потом украдкой посмотрела на него.

— Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Здесь работы выше головы, каждый день уми­рают дети, каждый день мы теряем двоих-троих, а то и четверых...

— Дебора, твой народ тебя не осудит: это не грех — спасать собственных детей.

Этот довод ее смутил.

— У меня дети сильные, — постаралась она най­ти веский аргумент. — Мы будем бороться всей семьей. У Рахель и у меня есть работа...

— Выслушай меня, — опустился он перед ней на колени. — Я видел Киев через неделю после то­го, как в него вошли немцы. Специальные под­разделения собрали десятки тысяч евреев. Их выискивали в подвалах, на чердаках — где угод­но. Украинцы помогали их вылавливать. Их по­гнали за город — место это называется Бабий Яр, — выстроили на краю рва и расстреляли. В кого не попала пуля — добили штыками. Потом то же самое сделали со следующей партией и со следующей. Так продолжалось три дня [57] Бабий Яр — овраг на бывшей окраине Киева, где, по официальным немецким сообщениям, 29 30 сентября 1941 г. был расстрелян 33771 еврей. Убийство осуществлялось специальными подразделениями СС с помощью украинской полиции. К концу власти нацистов в Киеве Бабий Яр стал братской могилой более 100000 человек, преимущественно евреев. ...