Томас Вебер - Становление Гитлера. Сотворение нациста

Зимой 1918–1919 гг. всеобщим настроением в Мюнхене была скорее неопределённость, чем безысходность. Иногда люди были полны надежд и сдержанно оптимистичны в отношении будущего; в другое время они испытывали тревогу, беспокойство и множество сомнений. Мира, в котором они выросли, более не существовало, и многие люди всё ещё гадали для себя, в какого рода будущем мире они хотели бы жить. По всей видимости, они всё время встречались с друзьями и знакомыми, чтобы попытаться понять смысл событий, происходивших и всё ещё разворачивавшихся вокруг них, и поговорить о своих ожиданиях и надеждах на будущее.

В то время, как старый порядок распадался на «хаотическую мешанину безымянных фрагментов», как это выразил поэт, романист и житель Мюнхена Райнер Мария Рильке, всё еще было неясно, как эти фрагменты будут собраны заново, чтобы сформировать нечто новое. Тем не менее, 15 декабря 1918 года Рильке думал, что наступающее Рождество будет гораздо счастливее, чем было предыдущее. Как он писал своей матери, он думал, что дела были не столь плохи в сравнении не с картиной совершенного мира, но с картиной прошлого: «Когда мы сравним, дорогая мама, это Рождество с последними четырьмя, оно представляется мне неизмеримо более обнадёживающим. Сколь сильно не расходились бы мнения и стремления — теперь они свободны».

Даже политически дела выглядели всё ещё обнадёживающе, несмотря на тот факт, что вследствие переворота Айснера и американской политики Бавария уже утратила свой наилучший шанс на успешную демократизацию — шанс, который был бы основан на местных традициях постепенности и реформ, подобных британской конституционной традиции, нежели чем на революционном духе 1776 и 1789 гг. Как написал Йозеф Хофмиллер в своём дневнике 13 ноября: «Я верю, что всеобщее чувство — это то, что революция вещь неплохая, но люди в Мюнхене хотели бы революции, возглавляемой господином фон Дандль [дореволюционный премьер-министр Баварии] […] и, быть может, королём Людвигом, или, ещё лучше, дорогим старым регентом». Он заключил так: «В этом много подобострастия, но также и естественный инстинкт, что у монархии есть свои практические стороны, даже с социал-демократической точки зрения».

В решающий момент кронпринц Руппрехт дал явное согласие на продолжение демократизации Баварии. 15 декабря Руппрехт отправил телеграмму кабинету министров, предлагая создать «национальную конституционную ассамблею». Хотя и существовало растущее возмущение его отцом во время войны, поскольку в глазах многих баварцев Людвиг III стал прислужников пруссаков, но чаще всего это не переходило в постановку вопроса о существовании монархии как института, или даже самой династии Виттельсбахов, правивших Баварией на протяжении семисот лет. В самом деле, многие баварцы видели в кронпринце Руппрехте противоположность Людвигу. Многие славили его за то, как он противостоял пруссакам, поскольку его неприязнь к генералам Паулю фон Гинденбургу и Эриху Людендорфу, бывшими де-факто верховными военачальниками в конце войны, была хорошо известна. Существовал даже широко распространявшийся в Баварии слух о том, что в конце войны Руппрехт отказался продолжать жертвовать своими войсками в конфликте, который был уже проигран, и таким образом нанёс Гинденбургу в противостоянии с ним сильный удар.

В ноябре 1918 года триумф республиканского революционного духа 1776 и 1789 гг. над местным духом постепенных реформ — родственным британской традиции реформирования — непреднамеренно удалил умеренные и стремящиеся к умеренности силы с центра политической сцены. В результате многократно возрос риск того, что экстремистские группы левых или правых смогут сорвать демократизацию Баварии.

Разумеется, революция в Баварии не происходила в изоляции. Она имела место не только в контексте коренных перемен по всей Германии, но также и в процессе великой глобальной фазы разрушительных волнений, смятений и переходов, происходивших со времени убийств коронованных особ и террористических атак анархистов 1880-х годов и позже, через революции довоенного десятилетия до середины 1920-х. И всё же дело тут именно в том, что многие из государств, которые лучше всего прошли через этот период глобального хаоса — в этом они не были сломлены внутренними противоречиями — предпочли путь постепенных реформ и конституционной монархии. Британия и её доминионы, Скандинавия, Нидерланды и Бельгия обратились к разуму. И хотя государства, здесь упомянутые, либо были на стороне победителей в войне, либо в ней не участвовали, монархии на территориях проигравшей стороны не были неустойчивыми. В конце концов, монархия в Болгарии пережила поражение в войне.

В Германии монархия вполне могла бы выжить в конституционной форме, если бы Вильгельм II и его сыновья прислушались к родственникам и многим другим и отреклись. Убеждение реформистов военного времени в том, что политические перемены стали бы наиболее успешны в том случае, если они придут в форме конституционной монархии, не были ограничены реформистами среди социал-демократов, либералов и склонными к реформам консерваторами в Германии. Финляндия, например, в 1918 году пыталась основать конституционную монархию, что, тем не менее, державы-победительницы в войне не допустили. Подобным образом во время войны Томаш Масарик, вождь чешского национального движения, который станет первым президентом Чехословакии, пытался убедить британцев в том, что новое послевоенное независимое государство «может быть только королевством, не республикой». Точка зрения Масарика состояла в том, что только монарх — и только тот, кто не являлся бы членом ни одной из этнических групп в землях чехов и словаков — мог бы предотвращать этническое напряжение и тем самым удерживать страну единой.

Если её собственные политические традиции и институты указывали на умеренное будущее, почему Бавария потерпела поражение в своей лучшей попытке демократизации, что в конечном счёте вывело на сцену Гитлера?

Условия, которые сделали возможным неожиданный коллапс германских монархий, были результатом чувства всеобщего изнеможения и желания мира почти что любой ценой. В общем и целом революция не была по своей природе социальной. Скорее это был бунт против войны. Как заметила в своём дневнике Мелани Леманн через четыре дня после начала баварской революции: «Огромное большинство армии, равно как и народ, хотели только мира, и таким образом мы должны были принять позорный мир: не потому, что мы были разгромлены нашими врагами (мы не были), но только потому, что мы сами сдались, и у нас не было силы терпеть». Более того, люди верили, что предпосылкой заключения приемлемых условий мира — основываясь на четырнадцати пунктах президента Вудро Вильсона и последующих американских заявлениях — была ликвидация монархий. Комбинация этих настроений ослабила иммунную систему Баварии и сделала её почти беззащитной к фатальным ударам. Имел ли в виду Вильсон действительно ликвидацию монархии или только лишь автократии, но он был понят большинством немцев как настаивавший на первом.