Натан Эйдельман - «Быть может за хребтом Кавказа»

«Я нашел, — пишет Паскевич, — что его [Грибоедова] здесь мало поощряли к ревностному продолжению службы, два раза он получил чин за отличие, когда уже выслужил срочные годы, других награждений ему никаких не было».

Тут автор письма, очевидно, нашел эти строчки назойливыми и заменил: «Все, что Вам угодно будет для него сделать, я вменю себе в личное одолжение. На первый раз представляя его благосклонному Вашему вниманию, прошу убедительнейше Ваше сиятельство назначить ему жалованье, которое бы обеспечивало его [далее написано и зачеркнуто „от домашних забот“] насчет издержек при нынешних военных обстоятельствах, находясь при мне для заведования моими письменными делами. Таковое жалование на днях упразднится по отбытии г. Мазаровича, подавшего прошение моему предшественнику об увольнении его отсюда.

С совершенным почтением и таковою же преданностью честь имею быть…»

Что сказать об этом известном, давно напечатанном послании (и непечатавшихся черновых строках)?

Документ явно касается трех лиц: автора (Паскевича), адресата (Нессельроде), а также надворного советника Грибоедова, которому дана самая лестная характеристика, причем с точным знанием всех его служебных обстоятельств; понятно, при изготовлении документа запрашивали самого Грибоедова… Легко, однако, убедиться, что в письме от 13 апреля 1827 г. подразумевается еще одна, четвертая, не названная по имени персона: тот, кого Паскевич называет «моим предместником», к кому Грибоедов был назначен «в 1822 г. для политической переписки» и кто его «мало поощрял». Это генерал Ермолов, управлявший Кавказом с 1816 по 1827 г., только что отставленный и еще даже не успевший выехать на север (он покинет Тифлис 3 мая 1827 г.).

Поразмыслив над этим, я обращаю внимание на легкий слог послания, быстрый, изящный способ изложения. Хорошо известно, что Иван Федорович Паскевич писал туго, без излишней грамотности, часто предпочитал французский язык, чтоб не видны были огрехи русского, и старался оформлять свои мысли с помощью опытных секретарей. По армии ходила острота Ермолова: «Паскевич пишет без запятых, но говорит с запятыми». Знаток кавказской старины Берже уверенно сообщал, что «Грибоедов и другие не только составляли приказы и реляции Паскевича, но даже писали частные его письма» [АК, VII, с. IV]; автор книги «Дипломатическая деятельность Грибоедова» точно или предположительно указывает на несколько деловых бумаг, писанных рукою автора «Горя от ума» от имени его начальника [Шостакович, с. 99, 113, 114, 121, 126].

Вспомнилась кстати сцена из романа «Смерть Вазир-Мухтара», где Ермолов говорит Грибоедову: «…у Пашкевича стиль не довольно натурален. Он ведь грамоте-то, Пашкевич, тихо знает. Говорят, милый-любезный Грибоедов, ты ему правишь стиль?» [Тынянов I, с. 22].

Гипотеза, что документ № 1977 писан рукою Грибоедова, явилась как бы сама собою. Требовалось только сверить руку, а для того рядом с «делом 1977» положить образцы грибоедовского почерка.

Задача как будто простая: лучшие снимки с рукописей представлены в дореволюционном трехтомном собрании Грибоедова под редакцией Пиксанова; в библиотеке Грузинского архива, однако, этого издания не нашлось… Тогда надо срочно сделать фотокопию с рукописи № 1977. «Очень жаль, — отвечают мне, — но сейчас нельзя сделать; тот, кто раньше делал, ушел, зарплата маленькая. Надо подождать несколько месяцев или годик». Нет, ожидать не станем: нужно срочно одолжить у кого-нибудь в городе хотя бы третий том пиксановского собрания, где сосредоточены грибоедовские письма и несколько их факсимильных воспроизведений. Звоню одному коллеге, другому: доброжелательные тбилисцы готовы весь город поставить на ноги; Грибоедов, конечно, имеется почти в каждом читающем доме («Как же, как же: муж нашей Нины Чавчавадзе, наш зять!»). Однако пиксановского собрания, как назло, нигде не находится — почти у всех однотомники под редакцией В. Н. Орлова, советское издание достаточно авторитетное, но только не по части «грибоедовского почерка»: редакторы, оформители явно не предвидели моих затруднений и руку автора «Горя от ума» воспроизводили мало, мелковато, не очень внятно… Нужен пиксановский Грибоедов. Он, конечно, имеется в нескольких солидных библиотеках, но там на руки не выдают, т. е. выдают «по абонементам», и надо отыскать друга с абонементом, а время не ждет.

Несколько километров, разделяющих грибоедовские тома в библиотеке и рукопись в архиве, внезапно становятся обширной, непреодолимой пропастью — и это в наш-то кибернетический век!

Горестно рассказываю о своих невзгодах почтенной сотруднице одной из крупных библиотек, спрашиваю совета, хочу писать заявление директору…

— Не надо заявления, так бери!

— Я верну в исправности, верну на днях!

— Конечно, а как же иначе?

Третий том (1917 г. издания) у меня в руках.

На другое утро в архиве производится сверка почерков. У Пиксанова — прекрасное факсимиле грибоедовское письма к Катенину (середина января 1825 г.), а также письма из тюрьмы царю Николаю I (февраль 1826 г.).

Нет никаких сомнений: два письма писаны абсолютно тою же рукою, что и занимающее нас послание Паскевича к Нессельроде. Несколько букв у Грибоедова особенно характерны: нетривиальны г , ж ; б — с закругляющимся верхним завитком; д — с острым уходящим вниз концом. Никаких сомнений: письмо от 13 апреля 1827 г. писано рукою Грибоедова, а поскольку в нем есть зачеркивания, явные следы авторской правки, значит, составлялось оно не под диктовку, а самим писавшим: под готовым «письмом Паскевича» требовалась только генеральская подпись.

Текст письма, «давно известный» (не считая зачеркиваний), вдруг оказывается как бы новым.

Одно дело — если документ писан Паскевичем (пусть с помощью одного из секретарей, с учетом сведений, полученных от Грибоедова), другое — если его составлял сам автор «Горя от ума»: во-первых, отныне быть этому тексту в полном собрании его сочинений (пусть хотя бы в разделе Приложения ); во-вторых, поэт пишет характеристику сам на себя. Дело житейское, хорошо известное и в XX столетии… Но ведь автохарактеристика — это нечто вроде автобиографии!

Перечтем письмо Паскевича, имея все это в виду: «…я нужным почел удержать при себе… чиновников… на которых… можно положиться… надеюсь иметь в нем усердного сотрудника по политической части».

Выходит, сам Грибоедов определяет свой статус, сам числит себя среди тех чиновников Ермолова, на которых может положиться новый начальник (очевидно, есть и другие, на которых положиться нельзя). Простая оценка знаний: «С некоторым успехом занимался восточными языками, освоился с здешним краем по долговременному пребыванию» — это опять же Грибоедов сам о себе; заметим, что писатель боится показаться хвастливым и поэтому отбрасывает напрашивающиеся хвалебные определения. Если бы (вообразим невозможное) письмо составлял сам Паскевич, он, наверное, написал бы: «С большим успехом занимался… прекрасно освоился с краем…»