Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

В конце главы 2 было мельком сказано, что туристы-экстремалы недавно поставили на острове Беннета памятный крест «в честь столетия спасательной экспедиции». За этот крест огромное им спасибо, но о старом кресте, который надо бы посетить и подправить, экстрим-туристы, видимо, не знали. Впрочем, могли делать вид, что не знают — так проще. Сужу об этом по тому, как лихо они обошлись с Софьей Фёдоровной, женой Колчака. Её портрета экстрим-туристам известно не было [252] Два её замечательных портрета и снимок её с сыном и внуком разыскал и опубликовал Н. А. Черкашин (см. его книгу). Это столь отрадно, что трудно даже сердиться на него за изъяны в тексте самой книги. , поэтому в конце их фильма показано широко известное фото Анны Васильевны Тимирёвой, и диктор произносит: «Софья Фёдоровна Колчак». При показе в Институте океанологии из президиума раздался вежливый голос Владислава Корякина, полярника и историка Арктики: «У вас ошибка, это не она, а Тимирёва», на что ведущий рявкнул привычно: «Это наукой не установлено».

Показали, правда, отличный кадр: гранитная стена на фоне низкого солнца; кажется, как раз мыс Преображения. Остальные кадры — льды и волны. Кадры красивы очень, трудности в пути были огромны, но никому, кроме самих экстрим-туристов, они нужны не были, так что говорить о «повторении похода Колчака» нелепо, да и не очень прилично — ведь он шёл на вёслах, шёл через Благовещенский, к коему экстремалы и подойти не посмели, хоть нынче и потепление. Притом он шёл спасать.

По-моему, могли бы они не просто пожирать бездумно километры, а попробовать хоть кому-то стать хоть чем-то полезными. Не захотели.

Оплатили всю затею нижегородские бизнесмены, и после фильма был богатый стол. Вступать в беседу ни с экстрим-туристами, ни с их «научным руководителем» не хотелось, да вряд ли бы и вышло: полярник Фёдор Романенко, просивший у них снимок мыса Преображения для меня, ушёл ни с чем. Хотелось скорей бежать с этого позорища, но где ещё побеседуешь со знакомыми? С тех пор, как бизнесмены московские отняли у Географического общества помещение на Никольской, мы почти не видимся. И вот теперь, покуривая в сторонке и глядя, как коллеги расхватывают бутерброды с сёмгой и балыком, обмениваемся впечатлениями. Оказывается (слышу с удивлением), начальников понять можно: денег на экспедиции решительно нет, так что на толстосумов единственная надежда. А вдруг что-то и науке перепадёт? Даже если, как вышло сейчас, не перепадёт ничего, всё-таки небольшая польза есть: давши турпоходу свою научную вывеску, можно вписать в годовой отчёт научную экспедицию. В борьбе за выживание института и это важно.

Вспомнили мы, как хотели к столетию экспедиции издать настоящий, неискажённый, перевод дневника Толля и даже вроде бы толстосумов нашли, но сорвалось: видимо, те не сочли книгу важной для саморекламы. Нынче нам только и осталось — вновь обсудить за чашкой кофе (деликатесы съедены, и мы спокойно подошли к столу), кем всё же был Толль и кто виноват (если вопрос имеет смысл) в той трагедии.

На допросе в Иркутске в январе 1920 года пленный адмирал уверял: «Барон Толль верил в свою звезду и в то, что ему всё сойдёт». Он знал, что говорил, ибо сам шёл вдвоём с бароном по Таймыру сорок дней, теряя собак и слабея от голода. Оба едва не погибли, но барон, едва оправившись, снова ушёл в тот же маршрут (теперь с Зеебергом) и опять без помощников. Толль, можно сказать, сам искал себе полынью.

Его натуре надо было искать мнимую землю и реальные беды. Осуждать таких не принято, даже если они ведут спутников к гибели. Толль часто грузил нарту сверх меры и затем «устраивал склады», то есть выбрасывал запасы (так делал и Нансен). Вот и в последний свой день барон бросил астрономические средства, чтобы грузить камни, которые спокойно могли бы ждать корабля под крышей поварни, ждать с этикетками. Сколько ему удалось взять, мы не знаем (на берегу осталось восемь пудов, и только безумец мог хотеть грузить их в нарту, и без того гружённую до предела), зато знаем, что перегруженная нарта его жизни ушла под лёд.

Ни словом никогда не упрекнул Колчак Толля, однако ясно выразил отношение к его способу руководства, планируя новую экспедицию [253] На ледокольных транспортах «Таймыр» и «Вайгач», шла из Владивостока в Архангельск. Её описание (с упоминанием Колчака!) см.: Старокадомский Л. М. Экспедиция Северного ледовитого океана. М.-Л., 1946. «Вайгачом» поначалу командовал Колчак. — штатских на борту не было. Роли учёных (геологов и биологов) играли военврачи, они старались, как могли, но могли они мало, так что итоги экспедиции оказались (вне гидрографии) минимальны. Праздника, весельем искрящегося, «нижние чины» на ледоколах не устроили. И вообще, не прочь были экспедицию покинуть: до конечного пункта (Архангельск) из первоначального состава добрались всего три матроса и офицер (зато и оба врача). Так что дух Норденшельда и Нансена, ещё витавший на «Заре», улетучился.

Следов группы Толля так никогда и не нашли (что для Арктики странно, ведь у неё долгая память), но это, полагаю, потому, что не там искали. Искали впереди, на южных островах, но не догадались искать позади, на южном берегу Беннета. Колчаку пришлось даже оправдываться. Из Иркутска он писал в Полярную комиссию:

«я… не счёл вправе оставаться на этом острове более того времени, какое я там провел, т. е. трое суток; искать остатки байдарок или случайно выброшенный труп я считаю вещью, не оправдывавшей риска потерять время для возвращения…; и без того я шёл назад при очень серьёзных условиях: в мороз без тёплой одежды», а «на детальный осмотр побережья… надо несколько лет» [Синюков, с. 184–185].

Да, времени на обход острова в самом деле не было, но суть не в этом, а в отсутствии настроя на поиск: не искали даже прямо перед глазами, даже когда сами предметы прямо-таки вопили о погибших.

Носовую банку вельбота занимал Железников, и при подходе к берегу у Беннета он, как всегда, встал на носу с багром. «Гляньте-ка!» — крикнул он, едва киль зашуршал по гальке, и достал из воды алюминиевую крышку от котелка. Как в тот миг все радовались — первый знак о Толле, что добрался он до острова. Никто не подумал, как и почему она могла попасть в воду. Ведь крышка могла быть не первым, а последним знаком о злосчастном походе. То ли обронена она при загрузке нарты во тьме, то ли её одну, вмёрзшую в лёд, и выплюнула летом злая полынья. Лёд мог стаять, как он стаял под медвежьей шкурой, вот крышка и билась теперь у края промоины. И об остальных найденных там весьма странных вещах тоже никто не подумал.

Следов гибели Толля не нашли, но нашли, надо думать, кое-что поважнее, для жизни живых нужное. Колчак, описывая работу ссыльных, то и дело удивлялся стойкости и надёжности этой странной породы людей, дотоле ему незнакомой и чуждой — разрушителей империи, (см. Прилож. 6).Бруснев, к примеру, узнав, что Толль ушел с Беннета и пропал, решил теперь сам, без всякого приказа и даже совета, обойти всю Новую Сибирь — нет ли следов погибших? И ведь обошел. А зима уже бушевала.