Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

Вот так. Как видим, Попов за 25 лет придумал докладу новую суть. (Зато именно он, как мы уже знаем, сообщил, когда в Иркутск приехала Софья Омирова, и в этом напутать не мог, а мог только начисто выдумать, что в то время было бы абсурдно.) Даже Коломейцев помнил свой героический зимний поход весьма своеобразно. В 1933 году он рассказывал Михаилу Стахевичу, что

«Толь предложил командиру „Зари“ лейтенанту Коломейцову отправиться в Сибирь и устроить два угольных склада: один… в порту Диксон, на случай возвращения, второй — в устье Лены или на острове Котельном, на случай, если „Заря“, обогнув мыс Челюскин, пойдёт дальше на восток». «Коломейцов достиг цели… а склад, устроенный на о. Диксон, обеспечил возвращение экспедиции» [Стахевич, с. 6–7].

О том, что данный склад ничего не обеспечил, не сказано, и это можно понять. Хуже, что о втором складе сказано лишь, будто Толль полагал, что «Заря» «должна была принять запасы угля», чтобы идти к острову Беннета, а не то, что в запасе том Толлю было отказано, причём при активном содействии самого Коломейцева.

Стоит ли удивляться, что публицисты, знавшие о событиях понаслышке, шли в измышлениях намного дальше? Вот пример из бравурной брошюры, далеко не единственной, белого агитатора (в данном случае, деникинского):

«В январе 1904 года на лёгком вельботе с несколькими гребцами [Колчак] добирается наконец до цели своего путешествия»; «в первом селении на крайнем севере навстречу к нему приехала его невеста» ( Б. И. Ч. Адмирал Колчак. Ростов н/Д., 1919, с. 4).

Увы, за этим сообщением проследовал Ростислав Колчак, сын адмирала:

«Будучи невестой в 1903 году, когда адмирал Александр Васильевич был в полярной экспедиции, она решила к нему поехать, и одна, девушкой 26 лет, проехала с Капри в Усть-Янск на Ледовитом океане» [246] Колчак Р. А. Адмирал Колчак, его род и семья. Окончание // Военно-историч. вестник, № 16. Париж, 1960. .

Острова Капри и Крит через много лет легко спутать в рассказе, ко времени написания его статьи она умерла, он писал по памяти и ни одной реалии, кроме начального и конечного пунктов, не привёл. Капри ему, видимо, когда-то назвала мать, Усть-Янск он мог найти по карте как «первое селение на крайнем севере» (отчётов отца он явно не читал), но где всё остальное? Да и на что девушка могла рассчитывать, если бы ехала на север летом, не зная, вернётся ли её жених вообще и, тем более, — когда?

Ростислав Колчак, рядовой, с матерью и сыном, Париж. 1939 год

Ростислав Колчак не сказал об отце ничего, кроме наивной истории с Усть-Янском [247] Зато он подробнейшим образом описал предполагаемую турецкую родословную Колчаков. Согласно семейному преданию, прапрадедом адмирала был Махмет-бей Колчак, сын турецкого генерала Илиаса Колчак-паши (оба попали в русский плен в 1739 г., при Анне Иоанновне, но отец был отпущен в Турцию). По документам известно лишь, что прадед адмирала Лукьян Колчак был сотником (казачьим офицером, равным поручику) Бугского казачьего войска (при его учреждении в 1803 г.) и помещиком в Херсонской губ. Возможно, он был сыном Махмет-бея, но, вернее, что он был из половцев. См. Дроков С. В., Коновалова О. В. К истории рода адмирала Колчака // Отечественные архивы, 1992, № 5. , и некоторые биографы её бездумно пересказали.

Но не будем корить их. Лучше примем как непреложный факт — никогда не пользоваться ни воспоминаниями, ни восхвалениями, ни проклятьями как самостоятельными источниками, однако будем помнить, что они бывают весьма полезны для выявления возможных вариантов. Варианты же следует подтверждать или опровергать по документам, если же это не удаётся, их можно лишь упоминать как догадки.

Одно можно сказать уверенно: о мысе Преображения адмирал на допросе вспомнил. Именно там, на острове Беннета, прочертилась его судьба, словно линия жизни на ладони. Он летел, ни себя, ни спутников не жалея, впрягался в сани, голодный кормил собак консервами, тонул в полынье — а нашёл пустой сугроб. Он собрал об учителе всё, что мог, единственный из современников увидал нелепость казённой версии его гибели — и провозгласил её же, следуя мнению других.

Тимирёва в тюрьме

Он храбро и умело воевал с японцами, а вся война позорно провалилась. Он был во главе тех, кто создал морской мозг империи, а та безмозгло рухнула, задавив свой флот. По его плану был заминирован Финский залив, что обеспечило безопасность Петрограда, — а эти же мины не дали Антанте всерьёз поддержать с моря наступление белых на Петроград. Возглавив в 1916 году Черноморский флот, он внушил страх врагам и уважение своим, а свои же матросы через год унизили его, и он покинул флот. Он собрал из осколков империи государство, думая избежать всех прежних ошибок, а оно распалось за год при содействии грубейших ошибок самого же адмирала.

Наконец, чтобы золотой запас империи не достался красным, он решил прикрывать с тыла «золотой эшелон» собственным поездом — и сам достался красным противникам вместе с золотом. Десять дней везли его в его вагоне под чешско-повстанческим конвоем, и почти весь его штаб сбежал, а он отказался — в вагоне оставалась давняя любовь, Аннушка Тимирёва, переводчица. И этим лишь загубил ей жизнь: до старости, до хрущёвской поры она мыкалась по советским тюрьмам.

Что смог Колчак вспомнить с гордостью перед расстрелом? Только собственноручно подписанный на карте бело-чёрный утёс — мыс Преображения, гранит во льдах.

Семьдесят лет был Колчак показным злодеем для нас и бескорыстным идеалом героя для белых эмигрантов. Между прочим, моя попытка переправить в 1978 году на Запад очерк о нём провалилась как раз потому, что везти должен был сын белоэмигранта, приезжавший проведать московскую родню. Он отшвырнул текст с омерзением, слышать не желая о вине или недостатках героя. Наоборот, когда настала гласность, демократы слышать не желали о достоинствах диктатора и печатать о нём что-либо.

Потом «эпоха гласности» приучила нас ко всему — и не такое-де читали. Зато редактор журнала «Вокруг света» в 1990 году вычеркнул безжалостно моё рассуждение о карте и памятнике — кому это теперь интересно? Он, по всей видимости, был прав, но оно так мне нравилось! Обратно (в повесть) рассуждение это лечь само не пожелало (время опять стало другое, и опять не то), однако прошло ещё 10 лет, и рассуждение снова, кажется, обретает смысл. Так что всё-таки приведу его.