Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

«убыль крестьян в 9-ти случаях мотивируется бездетной смертью мужа и жены, в 4-х случаях целые семьи бежали; два крестьянина умерли в Петербурге в работниках; из двоих, взятых на Олонецкую верфь, один тоже умер, другой… сослан в каторжную работу, а жена его с сыном бежала безвестно. Таковы… последствия новых государственных требований» [1905, с. 187].

Этого, безусловно, мало для выводов, тут нужен общий подворный анализ, одному лицу непосильный [288]. Но что мог, Милюков сделал: он указал, что в губерниях, дальше отстоящих от предприятий царя, убыль намного меньше (20–25 %), а в Казанской губернии, мало затронутой угонами, отмечен обычный для мирного времени рост (17 % за 32 года). Что касается Сибирской губернии, куда беглецы стремились, то там рост числа дворов почти достиг 48 %.

В наше время можно добавить еще один важный довод: в XVI–XVIII веках шло обезлюдение Поморья за счет похолодания, поэтому Архангелогородская губерния должна была терять население быстрее, нежели Ингерманландская (вскоре Петербургская). Однако Милюков нашел противоположное: хотя в Петербург сгоняли людей со всей страны, население ее не росло, а падало быстрее всего (по его расчетам, на 40,5 % между 1678 и 1710 годами).

Казалось бы, факт разрушительной работы царя-реформатора установлен, но обратная эвристика не дает большинству данный факт признать и даже упомянуть [289]. Вместо приведенных данных по губерниям, бытует ссылка на радикальную общую неполноту данных 1710 года и на общий рост размеров среднего двора. Конечно, недоучет место имел, но никак не мог резко возрасти за 32 года, скорее наоборот. Что касается расширения дворов, то оно за эти 32 года не достигло и трех процентов [Клочков, с. 255], о чем тоже писать не принято. Зато давнее замечание Михаила Клочкова, что число мужчин в некоторых дворах за эти годы удвоилось (там же, с. 256), любят приводить как общую закономерность и, тем самым, как опровержение Милюкова.

Благотворную роль политики Петра на умножение числа граждан принято видеть в том, что ревизия 1724 года показала удвоение населения. Довод весьма сомнителен: как отметил Милюков, процесс обезлюдения все эти годы шел постоянно, о чем чиновники с мест регулярно докладывали. Изложив их сведения о «продолжающемся процессе запустения России», Милюков сделал (на с. 476) вывод:

«О приросте населения, как видно из только что упомянутых фактов, он (рост населения в отчетах — Ю. Ч.) никоим образом не может свидетельствовать».

А о чем может? Тут Павел Николаевич допустил оплошность — написал, что главное в последней переписи — «та строгость, с которой производилась регистрация». Он, как видно из контекста, имел в виду смертную казнь за «сокрытие» лиц и дворов (что влекло массовый двойной и тройной учёт и должно было влечь двойное и тройное обложение общины, которое, однако, не каралось вообще), но для наших «историков» слова Милюкова остались как бы непонятными. Слово «строгость» тогда означало жестокость, а никак не аккуратность. Но они как бы сочли их за признание резкого улучшения качества переписи в последний год жизни Петра. Не думаю, чтобы даже самый слабый «историк» мог делать это искренне.

Даже такая трактовка не давала оснований полагать перепись 1678 года более достоверной, чем перепись 1710 года, однако вскоре стало общепринятым исключать из рассмотрения именно 1710 год. Наоборот, данные переписи 1724 года с их двойным и тройным учетом [290]приводят как истинные (обычное следствие обратной эвристики) и затем попросту (о, sancta simplicitas!) заявляют о росте населения за всё время правления Петра. Подробнее см., например, [Резников, 2012].

Что касается достоверности переписи 1710 года, то она действительно сомнительна, но в какую сторону? В своей беспорядочной, но интересной книге Петр Колесников привел замечательный факт: в 1709 году в Кеврольском уезде местный чиновник провел перепись и нашел 892 жилых двора, а через год прибыл полковник и насчитал 1351 двор [Колесников, с. 229]. По Колесникову, это было уличение местных чиновников в сокрытии, и далее он счел всю (всю!) убыль дворов намеренным сокрытием, если только в переписи не указано, что данный двор пуст. Словно бы сам автор не знал, что между переписями прошло 32 года, а тайга съедает покинутый двор куда быстрее. О двойном учете он вообще не помянул. Стоит ли эту книгу читать? Вполне стоит.

Колесников несколько осветил вопрос, прежде для меня совсем тёмный: почему на петровских стройках люди гибли, как на войне? И на войне-то лишь треть их и меньше гибла при Петре в боях, а остальные от голода и холода, это известно, однако это можно было отнести на счет неестественной жестокости петровского способа воевать, когда войско истребляло, вместе с мирным населением, базу своего существования (см. далее, Прилож. 5).Почему такая же смертность наблюдалась и на строительстве собственной столицы, оставалось непонятно, но Колесников эту неясность разъяснил. Оказывается, согнанных вовсе не брали на казенное содержание: Петр приказывал собирать деньги на их питание с самих сгоняемых (точнее, с их близких). Колесников привел два требования — собрать в одном случае по 4,7 руб., в другом по 3,6 руб. на человека. Сколько из них было собрано, он не сообщил, но привел общий сбор за три года: собрано по 3,08 руб. на человека (с. 248). Поскольку посылали их в разные места, то одни других кормить не могли, и встает вопрос: каким образом питались те, на кого в нищих волостях собрать деньги не удалось? Вот что надо бы почитателям Петра исследовать.

Из книги: [Костомаров]

Глава 15. ПЕТР ВЕЛИКИЙ. Параграф III.

Выдержка 1 (с. 579–580)

Русские после этой победы [над шведами, июль 1702 г.] опустошали Ливонию с таким зверством, которое напоминало поступки их предков в этой же стране при Иване Грозном. Города и деревни сжигали дотла, опустошали поля, истребляли домашний скот, жителей уводили в плен, а иногда целыми толпами сжигали в ригах и сараях. По одной рижской дороге русские сожгли более 600 деревень и, кроме того, ходили в стороны отрядами и везде, куда только ни приходили, вели себя чрезвычайно жестоко. Шереметев стер с лица земли города Каркус, Гельмет, Смильтен, Вольмар, Везенберг, покушался было взять Дерпт, но не мог, по причине сильных укреплений, и приступил к Мариенбургу. Начальствовавший в Мариенбурге подполковник Тильо фон Тилау сдался на капитуляцию, выговоривши свободный выход гарнизону; но, как только русские на следующий день стали входить в город, артиллерийский капитан Вульф взорвал пороховой магазин, с целью погибнуть самому с товарищами и погубить вошедших врагов. За это Шереметев не выпустил никого из оставшихся в живых и всех жителей взял в плен, около 400 человек.