Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

писал Колчак в том же докладе. Неужто всё было зря? Неужели так и не придётся спустить вельбот на воду? А как же барон Толль и его спутники?

В отчёте и докладах Колчак спокойно и деловито перечислял то, чем занимался он сам и его люди: подготовка к шлюпочному походу, научные наблюдения, охота и рыбная ловля, но умолчал о главном для нас — что он писал историю Русской полярной экспедиции. Причем, что особенно важно, в ней он был внимателен «к изложению событий, вероятно, не получающих место в официальных отчётах» (Колчак. Русская…, с. 84).

Оказывается, разочаровавшись в службе на военном корабле, где «есть служба, но нет практики, нет возможности плавать и жить», он готов был бежать куда угодно, даже в Клондайк, к золотоискателям. Затем, будучи в Петербурге, узнал про Русскую полярную экспедицию, пытался попасть в неё, но «получил крайне неопределённый ответ, что барон Толль имеет уже в виду офицеров, которые просились ранее, что надо подождать и т. д.» и решил вернуться на Дальний Восток, где служил ранее, чтобы оттуда как-нибудь попасть в Клондайк.

Но, пока он плыл, началась англо-бурская война, всколыхнувшая русскую интеллигенцию — все вдруг полюбили свободолюбивых буров, как-то сразу забыв (а может быть, никогда и не ведая), как те были жестоки с неграми, куда как злее англичан, тоже отнюдь не добрых.

«Осенью 1899 г. началась война в Южной Африке. Я думаю, что каждый мужчина, слыша и читая о таком деле, должен был испытывать хотя бы смутное и слабое желание в нём участвовать. Став снова на точку зрения искателя ощущений, я испытывал неодолимое желание идти туда, где работают современные орудия с лиддитовыми и пироксилиновыми снарядами, где происходит на деле всё то, что у нас на броненосце делается лишь „примерно“… На Рождество, когда я сидел у себя в каюте и обдумывал вопрос о том, чтобы кончить службу и уйти в Южную Африку для занятий военным делом, мне принесли телеграмму, подписанную лейтенантом Матисеном, где мне предлагалось принять участие в Русской полярной экспедиции. Я немедленно ответил полным согласием» (Колчак. Русская…, с. 76).

Кто так резко изменил судьбу молодого лейтенанта? Сам Колчак писал, что это был президент Академии наук великий князь Константин, но кто ему указал на безвестного лейтенанта? Можно полагать, что это был начальник Кронштадтского порта вице-адмирал Степан Макаров, заметивший его статью и хорошо знавший его отца, генерал-майора морской артиллерии в отставке.

И вот отчаянный лейтенант сидит в стане Михайловском, что к западу от мыса Медвежий, лето уходит, а льды пока недвижны, и он пишет историю экспедиции. Если погибнет, то хоть история останется.

В те же недели Бруснев вспоминал:

«В конце мая г. Колчака ещё не было, и я заключил, что он уже не приедет, так как в это время началась такая таль, что по льду можно было ездить лишь с трудом даже с пустой нартой».

Пытался Бруснев идти на Беннета сам, в нартах, да завяз во льдах, до полыньи не дошел, лишь глянул на неё с высокого тороса. Она, исходя ледяным паром, так и проколыхалась всю зиму Отчёты Матисена, Колчака и Бруснева напечатаны в 20-м томе «Известий Академии наук» за 1904 год (серия физико-математическая).

Но Колчак приехал, точнее, вельбот приехал на нём и спутниках. Едва шторм 18 июля отогнал льды от Котельного, они двинулись в путь. Их было семеро, и забывать их имена негоже:

лейтенант Александр Колчак, боцман «Зари» Никифор Бегичев, рулевой «Зари» боцманмат Василий Железников и четыре мезенских помора: Алексей Дорофеев, Илья Иньков, Алексей Олупкин и Михаил Рогачёв.

А вельбот потяжелел с лишком вдвое: с грузом и с полозьями из брёвен он стал весить 75 пудов. Полозья по бокам киля — древнее поморское ухищрение: так землепроходцы приспособили когда-то свои лодки к волокам между тундряными речками и тем обратили непроходимую топь в вездесущую сеть дорог.

«Только 18 июля при крепком NW ветре, в порывах доходившем до степени шторма (20 м.), я вышел в море […] местами выходя на лёд и перетаскивая вельбот через массы стоящего льда […] Два обстоятельства крайне осложняли нашу работу: снег, шедший огромными массами каждый день с 19 по 26-е июля, и крайняя отмелость берегов Земли Бунге и Фаддеевского острова… принуждавшая нас перебираться для отдыха по воде, перетаскивать палатку и провизию, что было крайне неудобно при отрицательных температурах воды и воздуха и очень ограниченных запасах белья и одежды (2 смены)» (Колчак, Отчёт 1904, с. 152).

Больше всего спасатели страдали от мокрого снега и постоянных «купаний», то есть падений в ледяную воду. Причиной «купаний» был донный лёд, идти по которому скользко, а ходить приходилось [159] Это породило легенды у пишущих. Например: «нередко приходилось добираться с вельбота до берега по ледяной воде вплавь» (Черкашин Н. А. Адмирал Колчак. Диктатор поневоле. М., 2005, с. 101). На самом деле вельбот скребёт килем дно при глубине по колено; а Колчак, оказавшись однажды в ледяной воде целиком на несколько секунд, уже потерял сознание от холодового шока (см. далее). на каждую ночевку, и притом с поклажей, поскольку вельбот садился на мель за полверсты и более до сухого места. Сдвинуть его, скользя самим, не удавалось, и его оставляли в максимум прилива, чтобы снять в следующий прилив.

После мыса Корга, где набрали дров, перестали, наконец, выходить на берег, предпочитая разводить костёр на льдинах [160] Однажды «около суток нам пришлось высидеть среди хаотически нагромождённых глыб льда, благодаря шторму с густым снегом, ничего не видя кругом себя и слыша только грохот напирающего льда, от напора которого наш торос выказывал время от времени желание развалиться» (Колчак, Доклад 1906 г., с. 505). . Притом шли впроголодь, тогда лишь питаясь мясом, когда случалось подстрелить оленя. Консервов не трогали — кто знает, в каком виде окажутся барон и его спутники, и чем будет их кормить. Самим приходилось хлебать бульон из «либихского экстракта», из-за которого не раз возникали трения, ибо он, при большой питательности, голода почти не утолял.

— Славную штуку изобрёл немец, — проговорил Колчак, обнимая озябшими ладонями тёплую кружку.

— Эту пищу тому бы, кто сидит в кабинете и ничего не делает, — запальчиво ответил Бегичев, сидя поодаль на ящике.

Лейтенант обиделся:

— Почему это я сыт, а ты один голоден? Ты что, хочешь взбунтовать остальных?

— Вы сыты? Вздор! Вы эту «провизию» сами покупали и вот хвалите её, но сами же совершенно голодны [161] Разговор описан у Бегичева [Бегичев, с. 37]. .

26 июля шли на север вдоль обрывистого берега Фаддеевского острова. Берег был завален ломаным льдом, не предвещающим, как и в прошлые дни, сухого ночлега, и вдруг, не доходя мыса Песцового — устье речки. Она промыла канал в береговом льду, путники вошли в него и тут нашли друзей: то был стан Сергея Толстова с двумя якутами. Огорчились путники, узнав, что нигде по северному берегу нет никаких следов пребывания барона Толля, зато отогрелись и обсохли в летней хижине, поели свежей рыбы и запаслись добытым друзьями мясом оленей. А через 2 дня прибыли к мысу Благовещенскому, к самому северному и самому узкому месту (18 вёрст) Благовещенского пролива — того самого, что летом непроходим.