Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

Ехать там ещё не раз. На днях в Питер, через три месяца обратно. Год спустя — на восток, до Порт-Артура. Будут надежды, героизм, потеря друзей, горечь поражения, госпиталь, плен. Через 8 лет придётся проехать здесь из Владивостока в Петербург по вызову морского министра. Выйдет из вагона уже не лейтенант, а капитан второго ранга, и увидит — вон она, Михайло-Архангельская, прямо за рекой. Справа от неё едва будет поблескивать крестик реформатской кирки, а меж ними прятаться средь домов бревенчатая гостиница «Метрополь», где провели они свою первую ночь.

Ещё через 8 лет проехать тут из Японии в Омск — Россию спасать.

А ещё через 15 месяцев на том же Иркутском вокзале будет поставлен меж колонн столик с бумагами, составят там на морозе акт о передаче двух пассажиров от чехословацкого конвоя русскому. По скрипучему в ночи снегу через Ангару пешком, и так захочется увидать Михайло-Архангельскую, да не разглядеть будет во тьме. Потом повезут через весь город в губернскую тюрьму, что на берегу Ушаковки. Вон, слева от тракта. В ней тоже есть церковка неприметная с печальным своим крестом, во имя святых благоверных мучеников Бориса и Глеба. Зажата кирпичными коробками, отгорожена глухим забором, но с моста через Ушаковку и её крестик виден.

Вокруг той церковки дорожка арестантских прогулок, там он в последний раз увидит последнюю свою любовь — Аннушку, добровольно за ним в тюрьму пошедшую. Долго-долго ей за него по тюрьмам мыкаться, а ему совсем недолго. Морозной ночью выведут двоих арестантов из камер, но никуда уже не дойти им, а телам простреленным — ухнуть в ангарскую прорубь. Не скажет ни камень, ни крест…

Где прорубь? Да вон, справа от мчащих саней, там, где в устье Ушаковки высится на ангарском берегу Знаменский женский монастырь. Глянь, монахиня бредёт с коромыслом по тропке от проруби.

Но не глядит лейтенант ни на тюрьму слева, ни на прорубь справа. Весело стукая полозьями по рыжим буграм наезженного снега, влетает цепочка саней в суету Большой улицы. Те сани, где матросы и скарб — налево, к постоялому двору, а обоим господам офицерам дальше, прямо вдоль Большой, к гостинице.

Вид Иркутска от вокзала,начало XX века. Справа за Ангарой — церковь Михайло-Архангельская (Харлампиевская)

Из гостиницы на вокзал поедут они в отутюженных шинелях при белых шарфах, и никто не спросит у полярников документы. А то ведь от Усть-Кута совсем полиция надоела — видать, трепаные кухлянки не внушали доверия. Беглых ищут.

Лев Давыдович Троцкий, тюремное фото. 1901 г.

Лейтенант не мог знать, что одни ищут, а другие, такие же, прячут. Незадолго до него, в августе, тем же путем, только не в санях, а в телеге, от Усть-Кута на Иркутск и далеё прошмыгнул беглый социалист, молодой толстогубый еврей с приметной чёрной шевелюрой и близоруким прищуром. Полиция искала беспаспортного Лейбу Бронштейна, но местные социалисты добыли ему (в полиции, где же ещё) чистый бланк паспорта, куда беглый собственноручно вписал себе фамилию — Троцкий. Чисто одетый, проследовал он в Иркутске в классный вагон и спокойно отбыл в Европу, безмятежно оставив в тайге жену-революционерку с двумя младенцами. Не попустит же ненавистная власть помереть им с голоду. Так и вышло, не попустила.

И вот, гляньте: иркутский извозчик везёт в санях к вокзалу через пружинящий понтонный мост полярников, а его лондонский коллега в это же самое время везёт, в фиакре по асфальту, удачливого беглеца, везёт из порта на квартиру. На квартире той проживает незнакомый беглецу социалист Ленин. К нему у Бронштейна-Троцкого письмо.

9 декабря 1902 года в Петербурге собралась Полярная комиссия Академии наук, ведавшая экспедицией Толля, и академики предложили, чтобы спасти Толля, снова идти к Беннету на «Заре», а для этого снабдить её весной углем и отремонтировать.

Нет, ответил командир «Зари» лейтенант Фёдор Матисен, ремонт нужен большой, не успеть в короткую навигацию, да и как доставить уголь? Зафрахтовать «Лену»? Даже на это не хватит у Академии денег. А вся затея потянет тысяч на полтораста рублей и к тому же, весьма вероятно, закончится гибелью самих спасателей, двух десятков людей.

Зачитали письмо из Кронштадта: вице-адмирал Макаров, гордость русского флота, хочет сам вести ледокол «Ермак» — спасать Толля. Но это ещё дороже, ведь ледоколу придётся, сняв Толля, зазимовать с огромной командой. Да и морское министерство справедливо боится потерять свой главный ледокол.

Все правы, но надо же что-то делать!

Мрачная сидит комиссия, ещё мрачнее — вернувшиеся полярники. И вот один из них, тоже лейтенант, сказал твёрдо:

— Барона Толля придётся снимать вельботом.

Академики отмахнулись — нашел-де простаков: в океан на шлюпке только во сне можно. Но тот повторил, да так, что к нему все обернулись и разглядывают в изумлении узкое обветренное лицо, колющие глаза, тонкие губы да нос утюгом.

Видя недоверие, лейтенант добавил:

— Если прошёл Де-Лонг, пройдём и мы.

Академики взорвались — Де-Лонг шёл от Беннета на материк 40 дней в один конец, а не в оба, и то попал в зиму, и из трёх его шлюпок спаслась одна, и сам он погиб.

А лейтенант им в ответ:

— Мне только одна шлюпка и нужна. И погиб Де-Лонг не в море, а в тундре, от голода, ибо никто его не ждал, а меня ждать будут. И времени хватит, если то будет самая ходкая из шлюпок, а это вельбот. Надо только завезти его на Новую Сибирь загодя, санями по льду, зимой, и в санях же вернуться на материк новой зимой.

Допустим (уступают академики с опаской), но где же взять отчаянных людей в команду?

— Боцман Бегичев, боцманматы Железников и Толстов согласны идти со мной.

Больше из команды «Зари» взять некого, однако тут вступился академик Чернышёв, известный полярник — знает-де он на Белом море нескольких лихих ребят.

Никифор Алексеевич Бегичев и Василий Александрович Железников. 1900 г.

Вся комиссия понимает, что это безумие: худой носатый лейтенант либо не дотащит вельбот до Высокого, либо не найдёт там открытой воды, либо сомнёт его льдами, либо утопит штормом, либо — если повезёт ему доплыть до широты Беннета, — не сумеет он определиться в пасмурную погоду, минует маленький остров в тумане. Там ведь если не шторм, то туман. Да и то: у Де-Лонга было несколько ясных дней, определялся он, но всё-таки попал на Фаддеевский вместо Новой Сибири, потерял время и погиб. А куда попадёт идущий в океан?