Ричард Эванс - Третий Рейх. Дни Триумфа. 1933-1939

В 1935 году Мюллер стал редактором главного издания по исторической тематике — «Хисторише цайтшрифт» («Исторический журнал», Historische Zeitschrift), сместив с этой должности Фридриха Мейнеке. Но кроме нескольких небольших статей и докладов по «еврейскому вопросу», истории немцев за границей и одной или двум другим темам, журнал, как и раньше, продолжал публиковать специализированные статьи по теоретическим вопросам, основанные на подробном изучении архивов [798] Schönwalder, Historiker, 87; см. также полезное восточногерманское исследование (которое следует использовать с обычными оговорками) в Hans Schleier, «Die Historische Zeitschrift 1918 — 1943», in Joachim Streisand (ed.), Studien über die deutsche Geschichtswissenschaft von 1871 bis 1945 (2 vols., Berlin, 1965, 1969), II. 251-302, и более позднее и краткое изложение того же автора «German Historiography under National Socialism: Dreams of a Powerful Nation-state and German Volkstum Come True», in Berger et al. (eds.), Writing National Histories, 176-88. . В исторических организациях и исследовательских институтах был введен лидерский принцип, но на самом деле это мало что изменило; в этой профессии уже существовала строгая иерархия, огромная власть была сосредоточена в руках старших профессоров. Национальная организация историков сначала включила в свой исполнительный комитет нескольких выдающихся нацистов, а затем, в 1936 году, она сама оказалась под контролем Министерства образования. В результате делегатов от Германии на международные исторические конференции стали отбирать по политическим соображениям, а на ежегодном конгрессе организации стали преобладать нацистские историки из имперского института Вальтера Франка. Это привело в основном к тому, что университетские историки уже просто не видели смысла в том, чтобы посещать его, апатия большинства из них достигла такого уровня, что конгресс 1937 года оказался последним [799] Schönwalder, Historiker, 85-6; Gerhard Ritter, «Die deutschen Historikertage», Geschichte in Wissenschaft und Unterricht, 4 (1953), 513-21, 517. . Как в следующем году отмечала служба безопасности СС, историки чаще всего довольствовались тем, что «составляли научные энциклопедии и вносили свой вклад в освещение отдельных исторических эпох. Не наблюдалось никаких особых признаков того, что нацистские идеи и методы как-то развивались [800] Boberach (ed.), Meldungen, II. 86 (Jahreslagebericht 1938 des Sicherheitshauptamtes). . По-видимому, профессия историка осталась в стороне от влияния нацистского режима, и ей удалось сохранить наследие великих немецких историков прошлого от атак современного антиинтеллектуализма.

Но когда историки, в особенности старшего поколения, говорили, что история — это не политический предмет, они имели в виду то же, что и многие консерваторы при Веймарской республике, что ее не следует привязывать к политике нацистов, а не то, что она лишена политического содержания. С их точки зрения, патриотизм не политичен, вера в историческую правильность и неизбежность объединения Германии Бисмарком в 1871 году была не политична, утверждение, что Германия не виновата в развязывании войны в 1914 году, не политично. Научный, объективный подход к прошлому чудесным образом совпадал с националистскими предрассудками и предубеждениями образованной немецкой буржуазии того времени. Например, для всех было аксиомой, что миграция германцев на восток в Средние века принесла цивилизацию славянам. Таким образом, получалось, что право немцев завоевать славянские нации, такие как Польша и Чехословакия, было обосновано историческими фактами, исторической миссией Германии по развитию цивилизации в этой части Европы. Никто даже не задумывался, что они, возможно, читают историю задом наперед [801] Более общее описание см. в Ingo Haar, Historiker im Nationalsozialismus: Deutsche Geschichtswissenschaft und der «Volkstumskampf» im Osten (Gottingen, 2002); Michael Burleigh, Germany Turns Eastwards. A Study of Ostforschung in the Third Reich (Cambridge, 1988); Christoph Klessmann, «Osteuropaforschung und Lebensraumpolitik im Dritten Reich», in Peter Lundgreen (ed.), Wissenschaft im Dritten Reich (Frankfurt am Main, 1985), 350-83; Karl Ferdinand Werner, Das NS-Geschichtsbild und die deutsche Geschichtswissenschaft (Stuttgart, 1967), 9-23. . Таким образом, хотя ни один из докторов истории не был членом нацистской партии до 1933 года, практически никто из них не оставил свою должность из политических соображений, когда нацисты стали контролировать университеты, потому что практически никто не видел в этом необходимости [802] James Van Horn Melton, «Continuities in German Historical Scholarship, 1933 — 1960», in Lehmann and Melton (eds.), Paths, 1-18, 5; Georg G. Iggers, «Introduction», у него же The Social History of Politics: Critical Perspectives in West German Historical Writing since 1945 (Leamington Spa, 1985), 1-48, 17. Одним из немногих уволенных в 1933 г. стал Франц Шнабель, либеральный католический историк и автор большой многотомной истории Германии девятнадцатого века (Lothar Gall, «Franz Schnabel (1887 — 1966)», in Lehmann and Melton (eds.), Paths, 155-65). .

Не все историки поддерживали традиционную концепцию объективности Леопольда фон Ранке, в особенности молодое поколение. Один из них, Ганс Ролфелс, открыто отверг «предвзятое заблуждение об объективности без определенной точки зрения», как он его назвал, и поддержал сознательное «соединение науки с жизнью» [803] Hans Rothfels, Ostraum, Preussentum und Reichsgedenke: Historische Abhandlungen. Vortrage und Reden (Leipzig, 1935), vi; Schönwalder, Historiker, 78-9, 91-104. . Но даже молодые ученые, отвергавшие понятие объективности, все равно настаивали на том, что необходимо сохранить научные стандарты исследования и не допустить открытого превращения истории в пропаганду. Таким образом, бескомпромиссные идеологи, такие как Розенберг и Гиммлер, встретили резкое сопротивление, когда попытались навязать историкам расовую интерпретацию истории, «кровь и почву», языческие антихристианские взгляды и другие подобные идеи. Сам Гитлер вместо этого предпочитал восхвалять немецкую военную отвагу и великих национальных героев прошлых лет. Такая точка зрения была гораздо более близка профессорам. Несмотря на то что были некоторые молодые ученые, проводившие популистские исследования истории простых людей, служащие нацистской или квази-нацистской идеологии, ключевую роль в Германии, как и во многих других европейских странах, тогда играла все же дипломатическая и военная история, и основным занятием историка тогда часто считалось написание биографий великих людей [804] Там же, 77-80. См. также Peter Schottler (ed.), Geschichtsschreibung als Legitimationswissenschaft 1918 — 1945 (Frankfurt am Main, 1997); Willi Oberkrome, Volksgeschichter: Methodische Innovation und völkische Ideologisierung in der deutschen Geschichtswissenschaft 1918 — 1945 (Gottingen, 1992), 102-70; и Reinhard Kuhnl, «Reichsdeutsche Geschichtswissenschaft», in Troger (ed.), Hochschule, 92-104. .

В этом отношении довольно типичным примером историка того времени был фрейбургский профессор Герхард Риттер, ставший в 1930-е годы одним из самых выдающихся представителей профессии. Он родился в 1888 году в образованной семье представителей среднего класса, в его жизни оставило неизгладимый след участие в битве на Сомме в 1916 году. В этих обстоятельствах к его патриотизму добавилась большая доза здравого реализма, и хотя он постоянно призывал к пересмотру Версальского договора и отрицал вину Германии в развязывании войны в 1914 году, он также постоянно предостерегал от безответственного разжигания войны и пустого патриотического разглагольствования. Может показаться странным, но Риттер никогда не был связан с антисемитизмом и не доверял популизму нацистов, полагая, что политикой должна заниматься элита, а не безответственные и необразованные массы. После того как Гитлер пришел к власти, позиция Риттера была непостоянна, он то отчасти поддерживал власть, то частично сопротивлялся ей. Воинственный и храбрый, он не мешкая встал на сторону своих еврейских учеников и коллег, которых режим преследовал или прогонял из учебных заведений. С другой стороны, во многих вопросах он решительно поддержал внутреннюю и внешнюю политику Гитлера, в то же время постоянно надеясь, что реформы пойдут менее радикальным путем. Как он писал в 1936 году в биографии Фридриха Великого, немцы хорошо научились «жертвовать политической свободой» ради «привилегии принадлежать ведущему национальному государству». В частных беседах он критически отзывался о многих аспектах нацистского режима, но его книги и статьи в широком плане выполняли свою образовательную функцию, подчеркивая обычные для историка темы немецкой государственности и жизни великих немцев, даже если нацистское руководство не вполне разделяло некоторые точки зрения, которые в них принимались [805] Christoph Cornelissen, Gerhard Ritter: Geschichtswissenschaft und Politik im 20. Jahrhundert (Düsseldorf, 2001), 230-46 (цитата на стр. 245 из Gerhard Ritter, Friedrich der Grosse. Ein historisches Profil (Leipzig, 1936), 252-3); см. также Klaus Schwabe, «Change and Continuity in German Historiography from 1933 into the Early 1950s: Gerhard Ritter (1888 — 1967)», in Lehmann and Melton (eds.), Paths, 82-108 .