Евгений Гонтмахер - Демонтаж коммунизма. Тридцать лет спустя

Как для позднесоветского СССР (1965–1985), так и для перестроечного периода национализм представлял решаемую – при наличии политической воли союзной элиты – проблему, которая распадалась на ряд кейсов локального характера, включая нелояльность основной (но далеко не всей) массы населения семи периферийных и малозначительных по своему человеческому и экономическому потенциалу республик (три балтийские, три южнокавказские и Молдавия). Потенциально возможным и довольно простым решением проблема национализма отличалась от экономических и социально-экономических проблем, которые союзное руководство не могло решить даже при наличии политической воли 473 473 Митрохин Н . Очерки советской экономической политики в 1965–1988 годах. М.: Новое литературное обозрение, 2021 (в печати). и которые беспокоили население страны куда сильнее вопросов независимости тех или иных республик или реванша тех или иных этнических групп.

Разумеется, национализм нельзя было искоренить. Крайне сложно было и подорвать складывающееся единство региональных элит. Однако его можно было держать в рамках одной из многих советских неофициальных практик и полулегальных идеологий, кормить его ключевых носителей за государственный счет и гасить отдельные вспышки этнических конфликтов, как это удавалось делать в предшествующие десятилетия.

Вполне возможно было и сократить число его источников за счет продолжения процесса медленной, но уверенной русификации, ликвидации части уже никак не соответствующих своему названию автономных образований – процесса, который происходит в современной РФ в последнее десятилетие. Возможна была и полная ликвидации системы союзных и автономных республик, разработать такие планы поручил Юрий Андропов своему ближайшему окружению в 1983 году 474 474 Завада М., Куликов Ю . «Попробуйте меня от века оторвать…». Диалоги с Аркадием Вольским. М.: РСПП, 2006. С. 70–71. .

Разумеется, свою роль играла бы поддержка миграции из бедных периферийных регионов с сильными националистическими настроениями или уровнем этнической конфликтности (например, Молдавии, Южного Кавказа и Западной Украины, Чечено-Ингушетии, Дагестана) в центр страны и в регионы Сибири и Дальнего Востока. Это позволило бы снизить уровень национализма и имело бы тот же эффект, что и более ранняя (1950–1960‐х годов) миграция лишней рабочей силы из конфликтных регионов (например, Краснодарского и Ставропольского краев, сельских районов Татарской АССР, восточной Белоруссии и Украины) в индустриальные центры, на крупные стройки Поволжья, Урала, Сибири и в зоны интенсивного сельскохозяйственного развития, вроде Целины или Голодной степи. Все эти меры – не отражение позиции автора о нужном и должном, а только перечисление возможных опций, которые имелись у советского руководства в случае сохранения СССР.

Переходя от потенциальных возможностей к реалиям постсоветского транзита, первым делом (вслед за другими исследователями) можно констатировать низкий уровень насилия и других брутальных акций (например, массовых депортаций) в ходе этого процесса. Насилие, безусловно, имело место: как минимум два случая депортации, а также не единичные случаи изгнания соседей и сограждан из их домов под давлением (принуждение к беженству), равно как и самостоятельное переселение миллионов людей из ставших независимыми и порой опасными стран на «историческую родину». Но в целом реальный уровень этнической ксенофобии в СССР и связанного с ним насилия, с учетом масштабов страны, был сравнительно низок по меркам государств с сопоставимым уровнем социального и культурного развития, например Югославией или Турцией.

Реально глубокий и системный межэтнический конфликт существовал и существует только между этническими азербайджанцами и армянами, проживающими на территории Азербайджана и Армении. Близкий по степени этнической ненависти конфликт имел место в Северной Осетии в 1992 году между осетинским и ингушским населением, однако в настоящее время он в значительной степени ослаблен, хотя тоже не предполагает возможности совместного проживания 475 475 Еще в 1987 г., до возникновения каких-либо массовых беспорядков, московские комиссии, направленные в регион, отмечали разделение жителей осетинской и ингушской национальностей по разным трудовым коллективам и разным школам. Это отражено в записке в ЦК КПСС от 8 января 1987 г. «О результатах проверки выполнения постановления ЦК КПСС „О крупных недостатках в работе Северо-Осетинского обкома КПСС по идейно-политическому, интернациональному воспитанию трудящихся“ в Северной Осетии и Чечено-Ингушетии» (Союз «нерушимых»? // Независимая газета (Москва). 2001.29.04. [http://www.ng.ru/ever/2001-04-29/15_union.html]). . В остальных случаях вооруженных конфликтов либо стороны в итоге нашли возможный компромисс (Таджикистан, Молдова), либо он невозможен по причине поддержки Москвой конфронтационного сценария (Абхазия, Донбасс, Южная Осетия).

Однако главным в этом процессе было то, что имперский (союзный) центр вообще фактически отказался от силовой стратегии удержания своих колоний (союзных республик). И даже новообразованной Чеченской республике, которая не была союзной (а потому не имела законных оснований для превращения в самостоятельное государство), но в которой крупные группы населения (прежде всего в столице и в ее горной части) хотели независимости, было позволено обрести фактическую самостоятельность. Правда, очевидные и многочисленные проблемы, которые Чечня стала немедленно генерировать для окружавших ее российских регионов и федерального центра, и раскол населения на сторонников единства с РФ и его противников сделали эту самостоятельность невозможной.

С другой стороны, этнический национализм сыграл принципиально важную роль в институционализации большинства государств, образованных из союзных республик. Практически все они (кроме Белоруссии и России) оформились как государства с одной титульной этнической группой – «государствообразующей» нацией. Исходя из этого в них признается один государственный язык (титульной нации), разворачивается комплекс требований по апроприации всеми меньшинствами «национальных традиций и культуры» 476 476 Которые в свою очередь являлись постсоветским конструктом, синтезирующим различные отсылки к элементам традиционой культуры, романтического национализма XIX–ХХ вв. и локальным этническим модификациям советской культуры. . История страны в школьных учебниках, музеях и научных изданиях сводится к истории титульного этноса 477 477 Lautenschläger H., Sorg M., Trecker M. Sowjetisch in der Form, «usbekisch» im Inhalt. Geschichtspolitik und Musealisierung in Usbekistan // Osteuropa. 2016. Heft 6–7. S. 237–252. Автор указанного текста принимал участие в оценке школьного учебника в Грузии (2009) и исторического образования в Казахстане (2014) и согласен с выводами автора настоящей главы о том, что постсоветское историческое образование в любых формах (а приходилось оценивать «вестернизаторские») является весьма советским по духу и этнонационалистическим по содержанию. Фактически оно объясняет меньшинствам, что это «не их» страна, и вынуждает принимать решения либо об эмиграции в «свою страну», либо о встраивании в нарратив титульной нации. . При этом сами по себе меньшинства удаляются из аппарата власти и особенно с публичных позиций, например из числа министров и глав региональных администраций, депутатов национальных парламентов (возможно, при оставлении одной-двух фигур для публичной демонстрации этнической толерантности и «переговорщиков» с Москвой).