Евгений Гонтмахер - Демонтаж коммунизма. Тридцать лет спустя

Успех национального строительства (и войны, сопровождавшие часть этого процесса) оставил тему «национализма» как такового в тени. Вместе с тем возникает вопрос: почему из десятков национальных движений, вышедших на авансцену в период перестройки, только небольшая часть добилась национальной государственности (или хотя бы статуса автономии), а другим это не удалось? Почему бóльшая часть этих движений достигла весьма скромных результатов даже в обычной политической жизни, не сумев составить большинства в парламентах? Если же сдвинуть рычажок рефлексии чуть дальше, то возникает следующая группа вопросов: а почему национальное движение обязательно должно построить национальное государство или хотя бы автономию?

С одной стороны, не все националистические организации и идеологи национализма вообще считают необходимым создание собственно «национального государства» или другого вида территориального субъекта. Для многих вполне достаточным на современном этапе представляется формирование и поддержание некой национальной общности и сохранения того, что является ее символами 452 452 Schlegel S. Ukrainian Nation Building and Ethnic Minority Associations: The Case of Southern Bessarabia // Transnational Ukraine? Networks and Ties that Influence(d) Contemporary Ukraine / T. Beichelt, S. Worschech (eds). Stuttgart: Ibidem-Verlag, 2017. P. 203–223. , а также «соблюдение прав» этой общности и получение субсидий или компенсаций для нее (или от ее имени).

Максима о «праве наций на самоопределение» противоречит практике даже тех государств, которые, казалось бы, полноценно обеспечивают права человека. Подавление действительно массового сепаратистского движения в Каталонии в 2018–2019 годах (поддержанного региональным правительством и большей частью регионального парламента) в демократической Испании весьма показательно, но не является исключительным случаем. Массовые сепаратистские движения или, во всяком случае, крупные сообщества (в том числе парламентские политические партии), готовые говорить от имени регионов и требовать не только особых прав, но и особо выделенных территориальных границ, существуют почти во всех западноевропейских странах, США, Канаде, Мексике. И хотя разрешение вопросов с этими сообществами есть часть нормальной политической практики, которая включает различные формы (удовлетворение их финансовых претензий или передача им особых прав), реальная сепарация, реальное образование своего государства фактически невозможны, даже когда желающая отделиться и остающиеся общины сопоставимы по численности населения (как, например, в Бельгии).

Поэтому задачу настоящей главы автор видит в необходимости отойти от эмоционально нагруженных дискуссий о «правах» тех или иных национальных сообществ на образование государств или их «неправоте» в отношении бывшей империи и меньшинств, к ней относящихся, и проанализировать то, чего за 30 лет добились позднесоветские национализмы и какие объективные причины помогали или препятствовали реализации замыслов политиков, с ними связанных.

Национализм воспринимается как благо или как зло в зависимости от политической позиции, культурного багажа или места жительства человека, однако, разбирая его как политическую практику, приходится признать за его выразителями наличие рациональных мотивов. Итак, каковы они были в случае СССР в последние десятилетия его существования?

Наиболее очевидной причиной была имперская политика союзного центра, практика принятия многих решений в Москве, хотя декларативно эти права предоставлялись руководству союзных и автономных республик. В свою очередь, автономные республики нередко имели серьезные претензии к руководству союзных республик. Ими руководили представители этнических меньшинств, для которых была выделена особая территория и которым формально были даны права, но они нередко должны были слушать раздражающие их и невыгодные им указания из республиканского центра. Равно как и в столицах союзных республик чиновники скептически воспринимали очередные московские указания, стараясь избежать неприятных поручений и получить выгоду от остальных.

Неофициальная политика мягкой (а в отдельных случаях и грубой) русификации, т. е. принудительного вытеснения нерусских языков из сферы делопроизводства и образования и, как следствие, повседневной жизни, вызывала естественное недовольство как части носителей дискриминируемых языков, так и региональных элит 453 453 В тесте, посвященном довольно специфическому сообществу, демонстрируется, что еще в первой половине 1950‐х нормативным русским языком владели подростки мужского пола только с территории РСФСР и что даже выходцев из «русских» городов Украины (типа Одессы) приходилось переучивать, а юноши из сельской Украины русского языка не знали ( Карпов Е . Межнациональные отношения в артиллерийских подготовительных училищах в 1946–1955 годах // Вопросы истории. 2016. № 5. С. 119–124). В последующие десятилетия ситуация значительно изменилась. . Последние строили свою идентичность и получали свои преференции за счет владения языком и его использования и были, разумеется, против сокращения круга его носителей. Правда, эта реакция во многом компенсировалась рациональными соображениями других носителей «национальных языков», которые считали овладение русским делом престижа, повышающим их мобильность внутри СССР и обеспечивающим их детям карьерные и социальные перспективы 454 454 Алпатов В. М. 150 языков и политика: 1917–2000 Социолингвистические проблемы СССР и постсоветского пространства. М.: Крафт+; ИВ РАН, 2000; Waldstein M. Russifying Estonia?: Iurii Lotman and the Politics of Language and Culture in Soviet Estonia // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2007. Summer. Vol. 8. № 3. P. 561–596. .

Важным фактором советской кадровой политики было существование не только языковой, но и этнической дискриминации при формальной декларации равенства. В ключевые политические институты (аппараты ЦК КПСС, Совета министров СССР, МИДа, КГБ) набирали преимущественно русских, белорусов и глубоко русифицированных украинцев из Восточной и Южной (Левобережной) Украины. Из других крупных этнических групп было заметно представительство только армян, родившихся и выросших за пределами собственно Армянской ССР 455 455 Здесь и далее в абзаце использованы данные проекта автора по изучению аппарата ЦК КПСС 1953–1985 гг., в частности подсчетов этнического происхождения его сотрудников (всего 235 человек) ( Mitrokhin N . The CPSU Central Committee Apparatus, 1970–85: Personnel and Role in the Soviet Political System // Russian History. 2014. Vol. 41. P. 307–328). . Это лишь отчасти объяснялось тем, что центральные бюрократические ведомства требовали от потенциальных сотрудников хорошего знания письменного и устного русского языка и умения безукоризненно составлять документы. Потому эти центральные ведомства более чем на половину комплектовались из выпускников лучших московских вузов. Целый ряд этнических групп (евреи, немцы, поляки, финны), представители которых обладали сопоставимой квалификацией, полуофициально дискриминировались. От крупных советских титульных этносов (большей части республик) в аппарат ключевых политических ведомств приглашали единичных представителей. Бóльшая часть из них, проработав короткий срок, возвращалась в свои республики в качестве «руки Москвы» и затем занимала высокие должности. Представители менее крупных этнических групп (например, тюркских, финно-угорских и северокавказских народов, этнических групп Дальнего Востока и Крайнего Севера) имели крайне невысокие шансы когда-либо оказаться на работе в центральном бюрократическом аппарате.