Юлия Кантор - Невидимый фронт. Музеи России в 1941–1945 гг.

Трудная эвакуационная работа велась и в других регионах страны, территории которых становились опасно близкими к фронту – а таких с каждым месяцем первых полутора лет войны становилось все больше и больше.

В Москве вывозом музейных ценностей руководил непосредственно Музейно-краеведческий отдел Наркомпроса РСФСР (начальник – А. Д. Маневский). Эвакуацией художественных музеев здесь также командовали Комитеты по делам искусств при СНК СССР и СНК РСФСР. Как уже отмечалось, в предвоенные годы столичные музеи эвакопланов не имели. Поэтому и здесь, увы, как и в периферийных регионах, практически во всех музеях к составлению списков на вывоз, определению очередности вывоза имеющихся ценностей и изготовлению необходимой тары приступили только после начала Великой Отечественной войны [148] См.: Закс А. Б. Из истории Государственного Исторического музея (1941–1957) // Очерки истории музейного дела в России. М., 1961. С. 6.; Симкин М. П. Указ. соч. С. 184. .

Для определения очередности эвакуации музейных предметов Наркомпрос РСФСР предложил разделить их на три группы. Выступая на одном из совещаний, Маневский сказал по этому поводу: «В тех музеях, которые находятся в прифронтовой полосе, все ценности должны быть разделены на три очереди. Первая очередь – это то, что безусловно при всяком случае, даже с опасностью для жизни, должно быть спасено. Вторая очередь – то, что следует эвакуировать при наличии возможности. Третья очередь – то, что мы оставляем на местах, маскируя, а иногда и не маскируя» [149] Маневский А. Д. Музейно-краеведческое дело. М., 1943. С. 8. .

Стоит ли говорить, что при таких нечетких критериях отбора музейных экспонатов музейщикам на местах оставалось лишь опираться на собственный опыт и профессионализм. Ибо общие указания вряд ли всегда могли служить оптимальным руководством к действию, особенно когда выбирать приходилось из большого числа ценнейших предметов и при недостатке транспортных средств. А именно в таком положении оказались крупнейшие московские музеи.

И. о. директора Государственного Литературного музея П. Л. Вайншенкер, вспоминая события тех дней, писала в 1944 г.: «Установление того, что является самым ценным и дорогим в музее в условиях, когда со дня основания музея ни разу не был произведен учет фондов, тем более учет, сверенный с наличием, в условиях, когда не существовало никакой денежной оценки фондов … отбор самого важного был очень сложным делом. Пришлось совместно с научными сотрудниками наскоро определять ценность вещей, тут же определяя уникальность предметов. Упаковка в ящики производилась в условиях подготовки Москвы к отпору воздушных бомбежек, в условиях начавшейся эвакуации сотрудников престарелого возраста и женщин с детьми и инвалидов» [150] ГА РФ. Ф. А-629. Оп. 1. Д. 261. Л. 3–3 об. .

Наркомат просвещения разработал относительно внятные правила отбора и, соответственно очередности вывоза экспонатов (включающие в себя критерии по принципу древности, уникальности, материальной ценности и т. д.) лишь к началу июля 1941 г. [151] Там же. Ф. А-2306. Оп. 75. Д. 73. Л. 4–5. , однако вследствие спешки сделал это без учета истинных потребностей музеев в транспортных средствах и реальной возможности разместить вывезенные ценности в указанных в плане городах.

Так, для эвакуации имущества Государственного Исторического музея предусматривалось два крытых железнодорожных вагона, а для остальных московских музеев – один (!) вагон для эвакуации ценностей «первой категории» из Государственного музея народов СССР, Политехнического музея, Государственных музеев Революции, Литературного, Биологического, Дарвиновского и музея Чернышевского. Разумеется, этого было катастрофически недостаточно. В качестве эвакобаз были названы города Киров и Свердловск, но первый к этому времени уже начал принимать музейные ценности из Новгорода и Пскова, второй – экспонаты Эрмитажа. В результате этот эвакоплан реализован не был: московские музеи вывозились иными транспортными средствами и в другие места.

Неспособность Наркомпроса реально оценить складывающуюся обстановку (или опасения его руководства быть заподозренным в «пораженческих настроениях») сыграла не последнюю роль в недостаточной подготовленности московских музеев к работе в экстремальных условиях. На совещании в НКП РСФСР, состоявшемся 24 июня 1941 г., заместитель наркома Н. Ф. Гаврилов сказал: «Мы не думаем свертывать музеи» [152] Там же. Оп. 69. Д. 2677. Л. 92. . Начальный период эвакуации проходил, несмотря на спешность, с которой проводились работы, наиболее организованно, нежели последующие – благодаря самим музейщикам. В работе, посвященной истории Государственного Исторического музея, указывается, что уже с первых дней войны коллектив музея, озабоченный сохранностью фондов, провел необходимые подготовительные мероприятия: «Сотрудники хранительских отделов составляли списки предметов, подлежащих эвакуации; работники экспозиционных отделов изымали из экспозиции наиболее ценные памятники, подыскивали взамен менее ценные, заказывали всякого рода воспроизведения … Строительная мастерская по указаниям хранителей … изготовляла специальные ящики» [153] Закс А. Б. Указ. соч. С. 111. .

Не были в Москве заранее четко продуманы эвакуационные маршруты и транспортные средства, что явилось просчетом Наркомата просвещения: вряд ли только трудностями военного времени можно объяснить вывоз «Государственного хранилища № 1» водным путем на барже. Для того чтобы оценить степень риска, следует назвать, экспонаты каких музеев попали на эту баржу.

По данным Наркомата просвещения, в июле 1941 г. в составе «Госхранилища № 1» было вывезено 530 ящиков ценностей Государственного Исторического музея, 71 ящик – Государственного музея революции СССР, 25 ящиков – Государственного Литературного музея, 73 ящика – Государственного музея народов СССР, 10 ящиков – Государственного Политехнического музея [154] ГА РФ. Ф. А-2306. Оп. 75. Д. 91. Л. 1–2. , а также экспонаты Государственного биологического музея им. Тимирязева.

«Государственное хранилище № 1», согласно решению Совета по эвакуации при СНК СССР за № 5074 с. э. от 18 июля 1941 г., было отправлено из Москвы 27 июля 1941 г. Оно не сопровождалось военной охраной, хотя Наркомпрос РСФСР и приложил определенные усилия для того, чтобы ее обеспечить. Нарком просвещения В. П. Потемкин обращался в НКВД СССР с просьбой выделить специализированную вооруженную охрану, но получил отказ. На его письмо Нарком внутренних дел СССР наложил резолюцию: «Тов. Потемкин. Сами организуйте из своих работников надлежащую охрану. Отвлекать вооруженную силу НКВД считаю нецелесообразным» [155] Там же. Д. 73. Л. 20. . Спорить со всемогущим ведомством Потемкин, по понятным причинам, не решился.