Юлия Кантор - Невидимый фронт. Музеи России в 1941–1945 гг.

Действительно, фондам не было нанесено значительного урона. В период 1941–1942 гг. пострадали в основном диорамы («Оборона Петрограда в 1919 г.» и др.), электрифицированные карты («Вооруженное восстание в октябре 1917 г.» и др.), ряд макетов и скульптур [274] НА ГМПИР. Д. 119. Л. 1. .Гораздо больше С. Д. Павлова сокрушалась о другой потере. Знамя, которым был награжден Петроград в 1919 г., по указанию Ленинградского обкома ВКП(б) было передано в исполком городского Совета для вручения Гвардейской части. Дальнейшая судьба этой исторической реликвии неизвестна [275] ГМПИР. Ф. VI. Д. 1471. Воспоминания С. Д. Павловой. .

Приняв шефство над тремя госпиталями, Музей Революции оказал помощь в зашивке окон и сборе посуды. Также для раненых бойцов и медицинского персонала проводились беседы и организовывались выставки. 4 научных сотрудника музея были «прикреплены» к 9 жилым домам в качестве политорганизаторов, которые «отвечали за политико-моральное состояние населения дома, за мобилизацию его на решения важнейших задач в условиях города-фронта» [276] Павлова С. Д. Указ. соч. С. 69–70. . Беседы и доклады на актуальные политические темы, читки газет, выпуски «Боевых листков», обеспечение подписки жильцов на военный заем 1942 г., сбор денег в фонд обороны страны – все это входило в их работу. Кроме того, в условиях блокады политорганизаторам пришлось заниматься вопросами эвакуации, расселения жильцов из разрушенных бомбардировкой и артобстрелом домов, устройством детей, оставшихся без родителей, в детские дома и ремесленные училища [277] Смирнов А. П. Указ. соч. С. 103–104. .

В Приказе № 115 по музею от 21 декабря 1941 г. впервые появляется запись: «Считать исключенными из списков сотрудников музея ввиду смерти» [278] Там же. С. 104. .

В архиве музея сохранилось обращение С. Д. Павловой от 22 января 1942 г. в Ленсовет с просьбой о замене продовольственных карточек категории служащих на карточки категории рабочих для сотрудников, которые настолько ослабли, что не могли вести пропагандистскую и научную работу. Речь шла о 100–150 граммах хлеба, но тогда и они могли спасти жизнь.

«22 января 1942 г.

В Президиум Ленсовета.

Парторганизация и Дирекция Государственного музея Революции просит заменить продкарточки категории служащих на категорию рабочих следующим работникам Государственного музея Революции, Завед. Отделами: Довгаль, Ф. М., Кац, Н. И., Плюхиной, М. А., Зелит – [здесь, видимо, при наборе было непонятно] К. Э., Александровой, Т. С., Петерсон, М. М., Герман, Э. И. Все товарищи вышеуказанные вели большую научно-государственную и пропагандистскую работу в мирное время и особенно большую в условиях Великой отечественной войны в госпиталях, воинских частях, жактах и бомбоубежищах. Но ввиду того, что эти товарищи в данный момент имеют продкарточки 11 категории, столовой в Музее нет, товарищи почти вышли из строя, перестают быть работоспособными.

Все они молодые, энергичные коммунисты, в любое время могут быть использованы на пропагандистской и научно-исследовательской работе – основное сейчас поддержать их силы.

Поэтому парторганизация и дирекция Музея просит выдать этим товарищам продкарточки 1 категории.

Директор

Гос. Музея Революции: /Павлова/

Секретарь

Партбюро: /Спиридонова/» [279] НА ГМПИР. Д. 111. Л. 2.

Увы, просьба удовлетворена не была. В приказах по музею за военный период упоминаются фамилии 17 умерших [280] Смирнов А. П. Указ. соч. С. 104. .Оставшиеся в живых работали без поблажек.

А в Москве о реалиях блокадной жизни чиновники узнавали из скупых рассказов ленинградцев. «В начале 1942 г. я была вызвана в Москву, к наркому просвещения т. Потемкину. Расспросив о жизни коллектива, узнав от меня[выделено мною. – Ю. К .], что мы изыскиваем все возможности для того, чтобы поддержать жизнь сотрудников: сдирали с лип кору, сушили, толкли и пекли на олифе из этой массы лепешки, а также использовали столярный клей для студня, нарком дал указание помочь музею продовольствием. Он посоветовал поехать в музей Революции СССР» [281] Там же. . Об этом хорошо спланированном незнании с возмущением писала Ольга Берггольц, вывезенная на несколько недель в состоянии дисторфии из Ленинграда в Москву: «О Ленинграде все скрывалось, о нем не знали правды так же, как о ежовской тюрьме. Я рассказываю им о нем, как когда-то говорила о тюрьме, – неудержимо, с тупым, посторонним удивлением… Трубя о нашем мужестве, они скрывают от народа правду о нас. Мы изолированы, мы выступаем в ролях “героев” фильма “Светлый путь”» [282] Берггольц О. Ф. Ольга. Запретный дневник: стихи, проза, дневники, архивные материалы. СПб., 2010. С. 378. . Павлова последовала совету Потемкина.

«Меня в музее тепло встретил ветеран нашей партии Петровский Григорий Иванович. Он пригласил меня к себе в кабинет, задавал массу вопросов о жизни и борьбе ленинградцев. “Я знаю, они выстоят”, – сказал Григорий Иванович. Затем подвел меня к сейфу, открыл его, и я увидела там мешочки. В мешочках оказались семена капусты, брюквы, моркови, репы. Григорий Иванович отсыпал от каждого мешочка семена и, передавая мне, сказал: “Обязательно посадите около Зимнего”. Там, где раньше росли цветы, мы вырастили замечательную капусту, брюкву и другие овощи. Сотрудники музея не раз вспоминали добрым словом Григория Ивановича за помощь в голодное время» [283] ГМПИР. Ф. VI. Д. 1471. Воспоминания С. Д. Павловой. . Действительно, созданная впоследствии «огородная комиссия» в определенной степени помогла с продовольствием.

К лету 1942 г. в музее осталось 12 сотрудников – в основном технический персонал. По болезни не выходило на работу 3–4 человека. Ввиду небывалой сырости в Зимнем дворце необходимо было просушить экспонаты. Были размурованы нижние подвалы, где находились основные фонды музея. За июль большая часть материалов была просушена и вновь замурована [284] НА ГМПИР. Д. 110. Л. 10. .

Говоря о повседневном стоическом мужестве музейных работников, нельзя умолчать и о прямо противоположном – о варварском отношении к интерьерам Зимнего дворца и экспонатам сотрудников НКВД. Этот эпизод, а вернее, достаточно долгий период, тем более отвратителен, что надругательство над музейным пространством проводилось не оккупантами, не хулиганами или мародерами, а представителями самой, пожалуй, могущественной из государственных структур. В сентябре 1941 г. отделу военной цензуры Управления НКВД было разрешено занять 5 залов музея на первом этаже Зимнего дворца. Однако вопреки заранее достигнутым договоренностям они разместились в большем количестве помещений и произвели «архитектурные изменения» в залах (взлом стены и другие нарушения).