Ольга Эдельман - Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть II: лето 1907 – март 1917 года

Дружба такого персонажа со Свердловым, несомненно, должна бы бросить тень на последнего. Но по традиции, заложенной еще старыми большевиками, ненавидевшими Сталина и очень хотевшими переложить лично на него всю ответственность за преступления режима, сняв ее с партии и (разумеется) с самих себя, письма Свердлова о сталинском индивидуализме и нетоварищеском поведении привычно цитировались без оглядки на личность писавшего, к тому же стараниями вдовы и партийной историографии давно причисленного к партийному иконостасу.

Иосиф Джугашвили в отличие от Свердлова не сделал попыток из Курейки в Монастырское. Хотя легкость, с которой Свердлов получил на это разрешение, заставляет вспомнить, что местные власти и с переводом-то их в Курейку долго тянули, вероятно, эта мера не казалась им обязательной. Но Сталин в Курейке прижился.

Воспоминания о нем жителей Курейки собрал в начале 1940-х гг. директор туруханского музея Сталина. Все рассказы звучат удивительно безмятежно: он жил тихо и мирно, дружил с соседями, был приветлив, «любил человека называть ласково, например Ивана Ваней, Александра – Шурой и т. д., если пожилые, то по отечеству», привечал инородцев, помогал сельчанам в работе, научился охоте, очень любил рыбную ловлю, с удовольствием наблюдал игры местной молодежи, пел с ними, забавлялся с ребятишками (см. док. 43, 44, 46). Сплошные длинные каникулы. Рассказчики в один голос сообщают, что Осип был веселый, часто смеялся. Можно бы насторожиться, вспомнить о популярном в 1930-х гг. мотиве неувядающей бодрости, оптимизма и заподозрить, что директор музея, записывая воспоминания, подгонял их под некий идеальный образ Сталина. Но, с одной стороны, записано это в те годы, когда на фоне войны мода на бодрый оптимизм уже угасла. С другой – известно, что сам Сталин любил рассказывать о туруханской ссылке. Он часто обращался к этой теме в застольных разговорах, развлекая сотрапезников охотничьими рассказами (которые Хрущев и, по его словам, также Берия считали чистейшим хвастовством; см. док. 71) и описаниями сибирских морозов (см. док. 69, 70). В августе 1924 г., ведя очередную лукавую игру с соратниками по Политбюро, Сталин написал письмо в адрес Пленума ЦК РКП (б), в котором жаловался на сложность совместной работы с Зиновьевым и Каменевым, просился в длительный отпуск, «прошу считать меня выбывшим» из состава Политбюро и Секретариата ЦК, а по истечении отпуска «прошу считать меня распределенным либо в Туруханский край, либо в Якутскую область, либо куда-либо за границу на какую-либо невидную работу» [763]. Таким образом, делая, по-видимому, заведомо не рассчитанный на воплощение в жизнь демонстративный жест, первым среди глухих, отдаленных мест, где якобы хотел бы поселиться, Сталин назвал не Гори, не Сольвычегодск, не Нарым, а именно Туруханск.

В тех немногих случаях, когда к нему обращались знакомые по Курейке, он отзывался весьма приветливо. Так, в 1947 г. ему написал местный учитель В. Г. Соломин, напоминал о давнем знакомстве, жаловался на слабое здоровье и маленькую пенсию. Сталин отозвался, что «еще не забыл Вас и друзей из Туруханска и, должно быть, не забуду» и послал ему 6 тысяч рублей из своей депутатской зарплаты [764]. Совсем уж небанальным было обращение бывшего его стражника Михаила Мерзлякова. В 1930 г. его исключили из колхоза как бывшего полицейского стражника, и Мерзляков, обратился за защитой к Сталину, написал ему, просил подтвердить, что он не являлся профессиональным жандармом и относился к нему дружески. Сталин ответил и дал Мерзлякову вполне положительную характеристику: «.не шпионил за мной, не травил, не придирался, сквозь пальцы смотрел на мои частые отлучки» [765].

Рассказы Мерзлякова о жизни Сталина в Курейке были записаны все тем же директором музея. Они мало чем отличаются от прочих рассказов курейских обывателей, в них также преобладают темы рыбной ловли и охоты (см. док. 44). Один эпизод заслуживает внимания. Мерзляков рассказал, как однажды весной, во время разлива Енисея, поехал в лодке охотиться, надеялся подстрелить лебедя, но по ошибке ранил прятавшегося в кустах от половодья зайца и привез его с собой в Курейку. Тем временем там встревожились из-за его долгого отсутствия: «Мое семейство и курейские жители, в том числе и Иосиф Виссарионович, меня разыскивали». Зайца все вместе рассматривали, «был и Иосиф Виссарионович и меня просил, чтобы я этого зайца отпустил не на волю, а оставил бы его в помещении, узнать, сколько принесет щенков, так как это была матка и в положении. Живет моя зайчиха в помещении, ест хлеб, молоко. Иосиф навещал каждый день, перевязывал раненую ногу. Через две недели пропала зайчиха, так и не разрешилась». Эта история занятна переменой ролей, когда поднадзорный разыскивал стражника, но еще более тем, что составляет выразительную пару знаменитому рассказу Крупской о том, как Ленин в Шушенском настрелял зайцев, спасавшихся на пятачке от разлива, и был этим весьма доволен.

Случалось, что много лет спустя туруханский опыт Сталина приносил неожиданные плоды. Так, занимавший в годы войны пост наркома рыбной промышленности СССР А. А. Ишков вспоминал, как рекомендовал работающим на Севере для предупреждения цинги есть не соленую, а мороженую рыбу, и Сталин одобрил эту инициативу, заявив, что в ссылке все время питался строганиной и это вкусный и полезный продукт [766]. А первый секретарь ЦК Компартии Грузии К. Н. Чарквиани вспоминал, что в 1939 г. на столе у Сталина в Кремле было удивившее грузинских партийцев блюдо – крупный замороженный сырым лосось, с которого Сталин «острым ножом ловко срезал тоненькие стружки», рассказывая, что привык к этой пище в туруханской ссылке [767].

Вроде бы странно, что жизнь в Курейке могла нравиться и оставить не самые плохие воспоминания. На самом деле это вполне объяснимо, если задуматься о повседневности профессионального революционера. Он годами должен был хитрить, скрываться, думать о конспирации, оглядываться, нет ли слежки, подозревать всех вокруг. В бытовом отношении жизнь нелегала Джугашвили была очень непритязательна, он вечно скитался, скверно питался, менял квартиры, временами не ночевал две ночи кряду на одном месте. По сравнению с этим Курейка действительно была тихой гаванью. Не нужно было прятаться и опасаться ареста, вычислять агентов охранки, заодно отпала необходимость в бесконечных дискуссиях, агитационных разговорах. Можно было каждую ночь спать на одном и том же месте, в собственной постели. Благодаря тому, что связи с партией почти прервались, даже статьи сочинять стало не очень нужно [768].

А связи действительно были серьезно нарушены переводом в Курейку и исчезновением Малиновского. В конце апреля 1914 г. новый шеф корпуса жандармов В. Ф. Джунковский возмутился, узнав, что член Государственной думы является тайным агентом полиции. От Малиновского потребовали сложить с себя депутатские полномочия, что он и сделал, внешне неожиданно для всех и без сколько-нибудь внятных объяснений, и затем бежал за границу. В партии против него накопилось уже довольно много подозрений, доказательства его провокаторской деятельности собирал признанный разоблачитель провокаторов В. Л. Бурцев, но Ленин упорно отказывался верить в предательство Малиновского. Его просто исключили из партии «за дезертирство», окончательно разоблачен как агент он был только после революции [769]. Г. И. Петровский и прочие большевистские депутаты в ноябре 1914 г. были арестованы, и в следующем году они со Сталиным получили возможность лично встретиться в Монастырском (см. док. 56, 57, 58, 60).