Ольга Эдельман - Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть I: 1878 – лето 1907 года

Девятого мая начальник караула при Метехском замке подпоручик фон Крузенштерн подал рапорт о том, что арестанты секретных камер, пренебрегая окриками часовых, переговаривались не только между собой, но и с посторонними через реку Куру («секретные арестанты из одной камеры махали платками, а с правого берега реки Куры отвечали им с помощью зеркала, и это продолжалось и после приказания прекратить как со стороны разводящего, так и часового»). «Я об этом сказал надзирателю в их камерах, – докладывал Крузенштерн, – но в ответ получил, что они сами ничего не могут сделать. Тогда я сказал помощнику смотрителя об этом и прибавил просьбу с своей стороны закрыть окна. Ответ последовал, что мы сами их успокоим и примем меры к прекращению разговоров. Но обходя почти около шести часов вечера, я опять слышал разговоры на грузинском языке и окна были открыты» [354]. Здесь очевидно еще и противоречие между чинами разных ведомств: караульными и разводящими были военные (в тот день – 16-го гренадерского Мингрельского полка), надзиратели же являлись служащими тюрьмы. Этот эпизод имел весьма курьезное последствие. На обороте копии рапорта Крузенштерна, отправленной в Петербург жандармским ротмистром Засыпкиным, скопировано также отношение тифлисского коменданта генерал-лейтенанта Рейтера начальнику Тифлисского ГЖУ с просьбой уведомить, «какие меры могут быть приняты со стороны чинов караула к прекращению нарушений, […] производимых арестантами, содержащимися в секретных камерах» и нарушающих статью 159 Устава гарнизонной службы [355]. Стало быть, договориться с тюремными надзирателями и тихо уладить дело военные власти не смогли либо не захотели. К запросу была приложена выписка из устава. Несложно убедиться, что в его тексте упорное неповиновение арестанта требованиям караульного вообще не предусматривалось. Статья 159 гласила, что «если арестованные не исполняют требований часового, то он должен сообщить об этом голосом, свистком или через проходящих караульному начальнику; в крайнем же случае действует оружием, согласно ст. 153», но в статье 153 говорилось, что «часовой может употребить оружие в следующих случаях: 1) для защиты охраняемого лица или поста; 2) для защиты самого себя и 3) против арестанта, совершающего побег. Во всех этих случаях, если возможно избегнуть употребления оружия призывом помощи, или предупреждением покушающегося на преступление, то часовой обязан это сделать» [356]. Получается, что на откровенные провокации узников караульным просто нечего было ответить. Надо сказать, что после доклада об этой проблеме в Департамент полиции бумаги неспешно путешествовали в его недрах и только в ноябре 1902 г. вопрос начальника Тифлисского ГЖУ о том, какие меры могут быть применены к арестантам в случае их злостного неповиновения, был направлен из департамента в Главное тюремное управление [357]. Стоит ли говорить, что в Тифлисе внятных инструкций так и не получили.

Год спустя именно безудержное провоцирование караульных стоило жизни Владимиру (Ладо) Кецховели. 17 августа 1903 г. он был застрелен часовым. Кецховели стоял в окне своей камеры, «потрясая решетку», часовой находился во дворе. В тот день с утра узники уже немало дразнили караульного солдата, на его требования угомониться отвечали: «Какое тебе дело. Ты ходи из угла в угол, дурак!» Больше всех шумел Кецховели, бросал оскорбительные реплики и солдату, и явившемуся на его вызов унтер-офицеру, называл их дураками и балбесами. Кецховели, видимо, разделял убеждение многих своих сотоварищей, что представители власти не решатся ни стрелять, ни предпринять какие-либо жесткие меры. «На угрозу часового стрелять, если он не сойдет с подоконника, Кецховели ответил: „Не смеешь стрелять!“ На вторичное предупреждение он выпятил грудь со словами: „Ну, стреляй в меня!“. Тут кто-то из соседних арестантов добавил: „Не посмеет выстрелить, они тут всегда курками щелкают, а стрелять не смеют!“ Часовой в третий раз предупредил Кецховели, на что тот снова ответил: „Не будешь, не смеешь“, и не сошел с подоконника даже тогда, когда часовой прицелился в него». Тогда солдат выстрелил и убил Кецховели наповал (см. док. 13). Большевики объявили убийство Ладо расправой, заговором испуганного его смелостью тюремного и жандармского начальства [358]. Впоследствии из Ладо Кецховели сделали одну из революционных икон [359]. Конечно же, большевики передергивали. Любопытно, что в этом, как и во многих других случаях, они были столь всецело погружены в свою систему видения мира, что позднее, в 1938 г., опубликовали процитированное нами заключение военного прокурора. Вероятно, партийные историки сочли, что Кецховели в этом тексте выглядит смелым и бескомпромиссным бунтарем, хотя по прошествии лет этот эпизод приобретает несколько иной оттенок.

В тюремных конфликтах, как и в уличных беспорядках, видна одна и та же излюбленная тактика тифлисских социал-демократов. Она была, очевидно, позаимствована из традиционной тактики ведения ссор и подразумевала две фазы: сначала провоцировать представителей власти и добиться от них жесткой реакции, затем как можно громче заявить о насилии и представить себя невинной жертвой. Кецховели в августе 1903 г. переоценил долготерпение часового, поэтому вторую часть сценария взяли на себя его товарищи, которые и стали говорить о Ладо как о жертве тюремщиков. По сути, к той же тактике прибег Иосиф Джугашвили в марте 1902 г. в Батуме, но он на роль исполнителей провоцирующих действий и затем жертв предназначил батумских рабочих, сам предпочтя остаться в тени. В полном и пока бескровном варианте весь сценарий был несколько раз разыгран в Метехском тюремном замке в конце мая – начале июня 1902 г. Неизвестно, что послужило толчком для начала очередного витка противостояния арестантов и охранников и сыграл ли в этом какую-то роль перевод 18 мая дела о Тифлисском кружке РСДРП в стадию формального дознания.

Анна Краснова скандалила на тюремном дворе 28 мая 1902 г. Вечером 29 мая из окна «секретной камеры №25» в ходе очередной перебранки в часового швырнули увесистый кусок гажи (разновидность штукатурки). В этой камере сидел Севериан Джугели (см. док. 4, 5). Начальство Метехского замка, пытаясь как-то унять арестантов, придумало забить окна деревянными щитами. Тогда 1 и 2 июня одиннадцать арестантов, обвиняемых по делу о Тифлисском комитете РСДРП, написали на имя министра внутренних дел жалобы на бесчеловечный режим содержания (см. док. 6-10). Жалобы эти интересны уже тем, что в нашем распоряжении нет других образчиков письменной речи сотоварищей Иосифа Джугашвили по первым годам в революционном движении. Это редкая возможность «услышать голоса» молодых тифлисских социал-демократов, оценить их образовательный и культурный уровень. Все жалобы написаны по-русски, но качество русского языка различно. Почерки даже наиболее грамотных ученические, школярские и выдают людей, непривычных к письменной работе. Хотя в целом содержание жалоб повторяется, все же по тому, на чем авторы делают акцент, можно составить некоторое представление об их характерах и наклонностях. Показательно, что ряд жалоб практически совпадают текстуально, они будто списаны с одного образца [360], что лишний раз позволяет судить о режиме содержания в Метехском замке: если у заключенных была возможность обмениваться текстами прошений, то о какой их изоляции друг от друга можно говорить? Обращает на себя внимание фраза из жалобы Л. Мамаладзе («лошадь в хорошей конюшне лучше живет теперь, а я ведь человек»), столь напоминающая сравнения рабочих со скотиной, которую кормят, хотя она не работает, в речах батумских забастовщиков. Очевидно, это была распространенная метафора в тогдашней тифлисской революционной пропаганде.