Хосе Мартинес - Мой генерал Торрихос

Мы ели никарагуанские nacatamal, bajo, pinolillo, indio viejo, pupusas salvadorenas – еду простых людей, еду революционеров, и как будто рядом с нами был Эдуардо Контрерас. Он не ел, и по мере того как мы наслаждались этой едой, и не он нам, а мы будто передавали его душе наши чувства, полностью отдаваясь поглощению этой симфонии вкусов и запахов.

Когда мы ужинали с Эдуардо, он мне сказал, что очень хотел бы поговорить с генералом Торрихосом, но не сказал, о чём и о том, как его представить. Спросил только, получил ли генерал посланный ему им подарок чешского производства.

На следующий день я сообщил генералу, что один молодой никарагуанец хотел бы с ним поговорить. Упомянул и о его чешском подарке ему.

«Ух ты! – воскликнул генерал. – Приведи мне его поскорее». Я возразил ему каким-то жестом и сказал, что, хотя мне рекомендовали его некие интеллектуалы, мы хорошо не знаем, кто он такой на самом деле.

«У революционера не спрашивают удостоверения личности», – ответил мне он. Затем, подумав немного, попросил меня привезти его не в офис на 50-й улице, а в дом на пляже Фаральон, где безопаснее. Но чтобы я это сделал как можно быстрее.

Я немного удивился такой его реакции, но поспешил выполнить указание. И удивился ещё больше, когда застал Маркоса уже ожидавшим меня с ироничной и хитроватой улыбкой на лице. Потом я узнал, что меня водили вокруг пальца. Чешским подарком оказался дорогой пистолет, который Маркос подобрал в доме Чема Кастильо и послал его генералу, как я подозреваю, через кубинцев. Так что он знал, от кого он получил подарок, и немедленно определил, кто к нему просится на встречу, тогда как я был в полном неведении. Я отвёз Маркоса к генералу, и они долго говорили один на один. Я ничего не слышал, но видел через стеклянную дверь, как они общались. Меня взволновало то, какими настойчивыми жестами сопровождал Маркос неслышимые мной слова, бесконечно убеждая в чём-то генерала.

А генерал слушал его. А как хорошо он умел это делать! Может быть, у него не было особого умения говорить, но искусство слушать было его талантом. Его собеседник не чувствовал, что от него хотят услышать многое, но только по тому, как его слушает генерал, понимал свою абсолютную ответственность говорить правду. Потому что генерал слушал и слышал не только ушами, но и обонянием, и глазами, не отрывая своего взгляда от собеседника.

Аркелес Моралес, гватемальский поэт и журналист, сказал мне однажды, что генерал слушает как радар.

Маркос сидел на краю кресла, ни разу не откинувшись на его спинку. Жестикулируя короткими, но интенсивными движениями рук и сжимая и разжимая веки глаз, как будто и глаза тоже хотели говорить.

Когда встреча закончилась, генерал сказал, чтобы я отвёз Маркоса к Одному Человеку в Одну из Стран. «Береги его», – сказал он на прощанье.

Через несколько дней после этого генерал рассказал мне из того, что узнал из биографии Маркоса. О его происхождении из среднего класса и его семье, о том, что он учился в Германии, о нападении на дом Чема Кастильо и в конце, придав своему лицу выражение тошнотворного презрения, которое удавалось только ему, о том, что Сомоса поклялся напиться кровью этого юноши.

Маркос вышел счастливым из дома генерала. Я нашёл ему комнату в одном из частных домов в панамском районе Сан-Франциско и не разрешил ему выходить из этого дома. Приказано охранять – и я охранял его. Только один раз мы вышли с ним в ресторанчик вместе с ребятами из университетской студии экспериментального кино поесть мяса на жаровне. Там, в ресторане, он познакомился с Марией Исабель, в которую потом влюбился.

Подготовились к путешествию. Договорились встретиться в определённое время у входа в один из кинотеатров той страны, но ехать в аэропорт и лететь туда – каждый сам по себе.

Но мы, как в анекдоте, летели в одном самолёте и не общались друг с другом. Прилетев, я видел, как он вышел из аэропорта, а я взял такси и сказал водителю: «В хороший отель, но не слишком дорогой…» Регистрируясь за стойкой «ресепшн» отеля, кого, вы думаете, я увидел рядом? Ну да. Конечно, Маркоса. Мы улыбнулись, избегая смотреть друг на друга, и разошлись по своим номерам.

На следующий день в 8 вечера я ждал его у входа в тот кинотеатр, как договаривались.

Но он не пришёл. Полчаса моего ожидания прошли так медленно, как медленно переползает дорогу ленивец. Вспомнил, что мы с ним тогда выбирали час встречи, и решил, что, возможно, мы договорились в итоге на 9 часов. Я вошёл в кинозал и начал смотреть фильм. Фильм назывался «The Towering Inferno» (Горящие башни – англ.) и был о пожаре в небоскрёбах.

Сегодня мне удивительно, сколько разных деталей я помню из этого фильма, на смысл которого я не обращал никакого внимания. Вообще иногда мне кажется, что какая-то чужеродная рука записывает нам в память то, что потом, независимо от нас, мы вспоминаем. Я, например, ясно помню одного полного мужчину, с которым как-то ехал в Мехико в автобусе, и помню, что у него на рубашке не хватало одной пуговицы. И с той поры прошло 40 лет! Но не помню, например, акт присуждения мне докторской степени. Должен был предпринять усилия, чтобы вспомнить. Вспомнил про это моё наблюдение, потому что сейчас вспоминаю…

Я тогда был очень обеспокоен. Человек, с которым я должен был свести Маркоса, сказал мне на предварительной встрече с ним тем утром: «Скажи своему другу, чтобы был осторожен, потому что его уже заметили здесь». Ровно в девять я вышел из кинотеатра и тут же увидел Маркоса, счастливо улыбающегося мне навстречу и попросившего прощения за опоздание.

Вот тогда я начал разрабатывать теорию «революционной безответственности», которая потом не раз подтверждалась. Состоит эта теория более или менее в следующем: чтобы быть революционером и претендовать на то, чтобы изменить так глубоко укоренившуюся, прочно защищаемую военной силой систему, просто необходимо быть немного и даже достаточно много безответственным человеком. Серьёзный и ответственный человек ввергнет себя в революционное дело в таких трудных условиях и с такими малыми средствами.

Противостоять профессиональной армии, вооружённым только винтовками 22 калибра. Броситься партизанить в сельву с больными сердцем и зрением, как это сделал Герман Помарес. Или будучи астматиком, как Че. Действительно, надо для этого быть безответственным революционером.

Но в тот день я ещё не сформулировал достаточно хорошо положения этой теории и выразил Маркосу своё отношение к его опозданию. И обидел его. Он только посмотрел на меня всё с той же его улыбкой, в которой было больше невинности, чем признания вины.

Потом я постепенно привыкал к этому никарагуанскому и революционному стилю. Помню, как однажды Ленин Серна, нынешний шеф службы безопасности Никарагуа, назначил мне встречу в определённый час в холле одного отеля в Мехико. По прилёте я взял такси и сказал водителю такси, чтобы он отвёз меня в этот отель. Тот не знал такого отеля, и мы с ним долго его искали, но так и не нашли. В конце концов я убедился в том, что такого отеля просто не существует.