Софи Боди–Жандро - История частной жизни Том 5 [От I Мировой войны до конца XX века]

Жерар Венсан

Мы — функционеры человечества.

Гуссерль

«Чем, говоря по совести, является социализм, если не обожествленным государственным управлением, облеченным высшим знанием и неограниченной властью, распространяющим свое „благотворное" влияние на самые интимные акты частной жизни, которое любой ценой — уравниванием всех в бедности или в призвании или промыванием мозгов — намерено сделать всех людей мудрыми и счастливыми».

А. Прево–Парадоль, Journal des débats, 21 декабря 1860 года

Иудео–христианское наследие

На регулярные обвинения в фанатизме коммунисты возражают, что антикоммунизм — это тоже страсть. Рассказывая о частной жизни коммунистов, напомним предостережение Токвиля: «Я пишу об истории, а не рассказываю ее». Вступление в Партию (именно так, с прописной буквы, потому что в глазах неофита только эта партия имеет значение) невозможно понять без учета иудео–христианского наследия. Переход от эсхатологии к телеологии объясняется ностальгией по монизму, желанием все разнообразие явлений объяснять чем–то одним. Человечеству свойственно подчиняться воле отдельных личностей, принимающих решение, действующих, сознавая причины и следствия своих акций; так на протяжении столетий мы привыкли и предпочитаем думать. Прометей однажды решил попробовать свои силы и поплатился за бесстрашие. Церковь с тщанием возвела и пронесла через века иерархию функций, выражавшуюся в цветах: черный цвет символизировал низшее духовенство, фиолетовый — епископов, красный — кардиналов, белый — папу. На протяжении многих лет на стене в редакции газеты L’Humanite была начертана фраза Габриеля Пери: «Я относился к своей профессии как к религии: написание и редактирование статей было для меня священнодействием». Индокитайский коммунист Нгуен Тат Тхань, взявший псевдоним Хо Ши Мин, что в переводе означает «Тот, кто дает свет», проповедовал аскетичный образ жизни и говорил, что его восхищение Лениным было вызвано «не только его гением, но и презрением к роскоши, любовью к труду, чистотой его частной жизни». В работе «К критике гегелевской философии права» Маркс пишет: «Религия <���…> претворяет в фантастическую действительность человеческую сущность, потому что человеческая сущность не обладает истинной действительностью. <���…> Религия — это вздох угнетенной твари, сердце бессердечного мира, подобно тому как она — дух бездушных порядков». Согласно Марксу, религия, являясь символическим выражением социальной и личностной драмы, — это фантазматическая попытка попасть в «другой мир». Новый подход предлагает заменить эти иллюзорные устремления на реальные межличностные отношения в земном мире. О чем бы ни шла речь: о «Вечном жиде» в том виде, в каком его собирался написать Гёте, о Великом инквизиторе Достоевского, о Самюэле Эжена Сю, об «Агасфере» Эдгара Кинэ — тема одна и та же: церковь грешна, она предала учение Христа, и христианский народ постоянно готов распинать его снова и снова, как Питер Брейгель Старший изображает это на картине «Путь на Голгофу» («Несение креста»). Если можно так сказать, нужно было искать какую–то замену, что объясняет тот факт, что многие коммунисты вышли из христианства; отдельные адепты коммунизма видели в пролетариате вектор искупления. «Марксистская мысль занимает ангажированную позицию. Коммунизм — это сознание пролетариата <���…>. Самая тесная связь между мыслью и действием — у коммуниста», — пишет Жан Лакруа в работе «Дух» (декабрь 1944 года). Мичуринская теория рассматривалась как научно обоснованная, потому что, утверждая, что гибридизацией можно добиться наследования признаков, он «доказывал», что человек может преобразовать природу, как неосуществленный поворот сибирских рек должен был превратить огромные сибирские территории в плодородную Андалусию.

Иудео–христианская традиция обрекала материалистический атеизм на культ личности. Церковь, не переставая быть тем, что следует из ее названия (французское слово église, «церковь», происходит от греческого ekklésia — собрание, ассамблея), восхваляла, в прямом и переносном смысле, наследника святого Петра, которого она усадила на трон. Из истории — рассказа, которая фиксирует не законы, а совпадения, известно, что любая революция ведет к бонапартизму (условный Бонапарт может называться Цезарем, Кромвелем, Наполеоном, Сталиным, Мао Цзэдуном или Фиделем Кастро), словно расшатывание структуры побуждает людей искать свою идентичность в Сталине, «родном и любимом», или в Мао Цзэдуне, которому прочат сотворение «нового человека» из жителей сельских коммун, как Бог создал женщину из ребра Адама. У ФКП, Французской коммунистической партии, был свой идол — Морис Торез, которого немного «причесанная» биография представляла подлинным шахтером. У человечества еще не было этого всемирного опыта коммунизма, сделавшего во время гражданской войны в Испании из Пальмиро Тольятти, университетского интеллектуала, сначала неисправимого сталиниста, затем сторонника полицентризма и, наконец, критика упрощенного объяснения «эксцессов» сталинизма психологизмом, приписываемым организатору собственного культа. Морису Торезу не хватало того, что писательница Доминик Десанта кокетливо называла «печальным опытом», которого Тольятти набрался в высших сферах Коминтерна.

Престиж СССР в 1944 году

Всплеск вступления в ФКП в момент освобождения объясняется невероятным уважением, которым пользовалась в то время Красная армия. Французы понимали, что если высадка союзников состоялась 31 месяц спустя после вступления Соединенных Штатов в войну, то это только потому, что нацистские войска частично сгинули на российских просторах. Три первые пятилетки оказались эффективными: они позволили Советскому Союзу создать армию, которая, против всех ожиданий, после поражений лета и осени 1941 года перейдя в контрнаступление в ноябре под Ростовом, а 7 декабря — под Москвой, смогла переломить ситуацию и начать освобождение оккупированных территорий. Большой террор 1937–1938 годов, в ходе которого была ликвидирована половина высшего военного руководства, ставился под сомнение. Если он и впрямь был, полагали многие, то чем же можно было объяснить быстрое восстановление, удивившее в первую очередь Гитлера, который только что перекинул четыреста тысяч солдат с Восточного фронта на Западный, чтобы отбить атаки англичан? Не было ли это «буржуазной пропагандой»? В то же самое время Сталин взялся за переписывание истории, делая ее доступной для всех. Перечитывая сегодня его тексты (если предположить при этом, что он действительно являлся их автором) — о чем бы речь ни шла: о проблемах национальностей, марксизма–ленинизма, о вопросах языкознания, экономике или о людяху самом ценном капитале, — не устаешь поражаться его таланту популяризатора. Сложнейшие тексты первоисточников он излагал понятным языком, соответствующим ожиданиям как малограмотных народных масс, так и интеллектуалов, желавших освободиться от малопонятных комментариев и длинных рассуждений и решительно заняться переустройством мира.