Вадим Парсамов - На путях к Священному союзу: идеи войны и мира в России начала XIX века

Правда, в других мемуарах, встречаем совершенно другую оценку того периода. Так, В.Н. Головина писала: «Анархия заступила на место самого строгого царствования. Появились вновь всякого рода костюмы, кареты мчались во весь опор. Я сама видела гусарского офицера, скакавшего галопом во весь опор по тротуару набережной с криком: – “Теперь можно делать все, что угодно!”» [Головина, 2000, с. 227].

Под «образованием» в данном случае понимается благоустройство.

Ср. у Грибоедова: «Колебание умов ни в чем не твердых» [Грибоедов, 1917, с. 159].

Позже Наполеон будет настаивать на том, что именно он ввел слово liberal в политический язык своей эпохи. «Слово либеральный , которое в нынешние времена столь чарует уши идеологов, это слово – моего изобретения. Так что если уж я узурпатор, то они – плагиаторы» [Наполеон, 2012, с. 109].

Малиновский термин «язык» сознательно употребляет в двойном значении: как язык, на котором говорят, и как народ, для того чтобы подчеркнуть внутреннее единство каждого народа.

«Право народов» у Малиновского является калькой с французского droit de gens (международное право).

Имеются в виду польские земли, вошедшие в состав Австрии и Пруссии после разделов Польши.

В первой завершенной редакции романа Андрей Болконский после вечера у Анны Павловны излагает Пьеру Безухову суть внешнеполитического курса России в соответствии с планом Пьяттоли, правда, без упоминания его имени. У Толстого это приводится в виде несобственно-прямой речи: «И он, с таким видом, как будто все то, про что они говорили, было делом его собственных или близких ему людей, изложил Пьеру ходившее тогда в высших кружках петербургского общества воззрение на политическое назначение России в Европе в то время. Европа со времени революции страдает от войн. Причина войн, кроме честолюбия Наполеона, заключалась в неправильности европейского равновесия. Нужно было, чтоб одна великая держава искренно и бескорыстно взялась за дело и, составив союз, обозначила бы новые границы государствам и установила бы новое европейское равновесие и новое народное право, в силу которого война оказывалась бы невозможною и все недоразумения между государствами решались бы посредничеством. Эту бескорыстную роль брала на себя Россия в предстоящей войне. Россия будет стремиться только к тому, чтобы возвратить Францию в границы 1796 г., предоставляя самим французам выбор образа правления, также к возобновлению независимости Италии, Цезальпийского королевства, нового государства двух Бельгий, нового Германского союза и даже к восстановлению Польши» [Толстой, 1983, с. 98].

Эти данные очень далеки от приводимых позднейшими историками, которые, впрочем, также разнятся. А.И. Михайловский-Данилевский приводит потери союзников – 27 тыс., французов – 12 тыс. Анализ этих и других данных см.: [Троицкий, 2002, с. 113–114].

Правда, эти восторги не всегда переносились на царя. Как вспоминал Ф.Ф. Вигель, в Москве «позволяли себе осуждать царя, даже смеяться над ним и вместе с тем обременять ругательствами победителя его, с презрением называя его Наполеошкой» [Вигель, 2003, кн. 1, с. 404].

На разговоры об Аустерлицком поражении было наложено своего рода табу. Поражения, разумеется, никто не скрывал, но и говорить о нем в обществе было непринято. Такое положение по инерции продолжалось довольно долго. По позднейшему свидетельству Ф.Б. Булгарина, «сорок лет, почти полвека, Аустерлицкое сражение было в России закрыто какой‑то мрачной завесой! Все знали правду, и никто ничего не говорил, пока ныне благополучно царствующий государь-император [Николай I. – В. П .] не разрешил генералу А.И. Михайловскому-Данилевскому высказать истину» [Булгарин, 2001, с. 191].

К строкам:

дано примечание: «Известный поступок солдата Емельянова».

К строке:

дано примечание: «Здесь автор думал об одном молодом человеке, Новосильцеве, который в прошедшую войну был изранен в сражении и умер от ран, разлученный со своим отечеством, разлученный с родными, которые и теперь оплакивают его потерю. Автор желал бы наименовать всех наших героев, столь недавно принесших в дар отечеству и кровь свою и жизнь, но их имена известны, и благодарность сохранит об них воспоминание» [Жуковский, 1959, с. 418–419].

Подробнее о либерализме Жуковского см.: [Гуковский, 1965, с. 29–36].

Внешним и наиболее наглядным проявлением этого стали изменения в военной форме. Ф.Ф. Вигель вспоминал: «Подражание обычаю или одеянию какого-нибудь народа всегда в России есть вернейший признак доброго с ним согласия. Уже с сентября месяца начали всю гвардию переодевать по‑французски; в следующем году сделано это и со всею армией. Дотоле следовали простоте австрийских мундиров; исключая белого плюмажа на шляпе, ничто не отличало генерала от простого офицера; тут шитье и эполеты, все богаче по мере возвышения в чинах, начали обозначать каждый из них. Косы обрезаны, пудра и помада брошены и оставлены гражданским чиновникам, которые также начали употреблять их только при мундирах и в дни приезда ко двору. Все военные люди были вытянуты, затянуты, так что иным трудно было дышать; новый покрой сделал одежду их просторнее и дал полную свободу их телодвижениям. Они и этим были недовольны: в новых мундирах своих видели французскую ливрею и, с насмешливой досадой поглядывая на новое украшение свое, на эполетах, говорили, что Наполеон у всех русских офицеров сидит на плечах» [Вигель, 2003, кн. 1, с. 437].

Наиболее обстоятельным исследованием русской литературы и общественной мысли между Тильзитом и Войной 1812 г. до сих пор является диссертация Л.Н. Киселовой [Киселева, 1982].

Эти предчувствия не покидали Глинку с 1806 г., см.: [Глинка, 2004, с. 232].

При публикации название было изменено на «Вести, или убитый живой» (М., 1808).

По поводу этой поэмы Глинка писал в «Русском вестнике»: «Подвергнув посмеянию Жан д’Арку, спасительницу Франции, он [Вольтер – В. П. ] поругал Веру, добродетель и, наконец, славу и честь Отечества» [Глинка, 1811 а , с. 85].

Эта беспрецедентное по тем временам событие, вызвавшее бурю возмущений в Европе, было неоднозначно воспринято и самими англичанами [Файф, 1889, с. 258; Орлов, 2005, с. 129–130].