Вадим Парсамов - На путях к Священному союзу: идеи войны и мира в России начала XIX века

Что, впрочем, не помешало отдельным скептикам отметить ряд несуразностей в выступлении Шишкова. Причем одним из таких скептиков был беседчик Д.И. Хвостов: «16‑го декабря, – писал он, – было чтение Шишкова “Речь о любви к отечеству”. Публика ею довольна, члены Беседы были без памяти, но право речь худа. Примеры ребяческие, доказательства плохи, как то вера, воспитание и язык. Вера есть любовь к Горним, и внушает ли она патриотизм не знаю. История часто доказывает противное. Говоря о воспитании, автор отвергает иностранных наставников, то как же страна просветиться может, и третье, язык народа, чуждающегося произведений чужих стран, чем обогатиться может. Местами писано сильно и недурно, но вообще могла годиться при царе Михаиле Романове, а не потомков его. Оттого один просвещенный муж… [Ив. Ив. Дмитриев] сказал шутку, хваля ее: хоть бы митрополиту…Как бы то ни было, сия любовь к отечеству пожаловала автора в государственные секретари» [Хвостов, 1938, с. 378].

Из письма Местра кавалеру де Росси от 21 февраля (4 марта), предложение это было сделано 14 февраля [Maistre, 1884–1886, t. 8, р. 91]. Даты, проставленные в письмах, часто не совпадают с датами в Записных книжках.

В литературе о Местре существует мнение, что он принял русское подданство. Впервые об этом написал Ф. Вермаль: «…после Ваграма опасность сильно возросла. Чтобы избежать возможной высылки из России, Местр становится русским. Факт принятия подданства (naturalisation) не оставляет никакого сомнения после публикации письма от 24 августа 1813 г. графу де Блака, в котором он признается в своем “положении русского подданного” [Vermale, 1927, p. 106]. Вот это место: «Для него [т. е. Александра I. – В. П .] я здесь нахожусь всецело как человек короля и для короля [имеется в виду Людовик XVIII. – В. П .]. Это обстоятельство заставляло меня изыскивать возможность оставаться в России до настоящего времени. В случае, если Вы дадите мне какое-нибудь необычное поручение либо к императору, либо вдруг за границей, необходимо, чтобы король соблаговолил напрямую написать императору, ибо мое положение русского подданного требует этой предусмотрительности, чтобы быть аккредитованным соответствующим образом при особе этого государя» [Daudet, 1908, с. 259]. Указание на русское подданство Местра, не подтвержденное никакими источниками и противоречащее фактам, о которых пойдет речь дальше, вряд ли может быть основанием для столь категорического вывода Вермаля. Его последователь Р. Триомф высказался по этому поводу более осторожно: «Обстоятельства и точная дата этого принятия подданства, о котором писал Вермаль, не известны» [Triomphe, 1968, p. 247]. Скорее всего, русского подданства Местр не принимал. Граф де Блака, к которому пишет Местр, был ближайшим человеком графа Прованского, будущего Людовика XVIII. Через Местра он пытался всячески отстаивать интересы своего патрона. Местр, видевший свою главную задачу в восстановлении Бурбонов на французском престоле, был, как показал в свое время Вермаль, тайным агентом французского короля в изгнании. В период заграничных походов, которые, по мнению Местра, совершались в интересах Бурбонов, он уже не считал нужным скрывать свои отношения с ними. Поскольку он находился в России и в этом смысле зависел от Александра I, то он счел нужным, чтобы сам Людовик обратился к царю и как бы легализовал в его глазах действия Местра в интересах Бурбонов. Возможно, отсюда и появилось самоопределение «русский подданный» (sujet russe), в том смысле, что он постоянно живет в России и не собирается ее покидать.

Некоторые авторы, особенно французские, склонны преувеличивать роль Местра в смещении Сперанского. Так, например, Ф. Лафаж полагает, что «граф де Местр своим сочинением Четыре главы о России нанес последний удар» по Сперанскому и его реформам [Lafage, 1998, р. 177].

Эти слова царя приводит Я.И. де Санглен: «Он [Сперанский. – В. П. ] имел дерзость, описав все воинственные таланты Наполеона, советовать мне собрать боярскую думу, предоставить ей вести войну, а себя отстранить. Что же я такое? Нуль?» [Санглен, 1883, с. 378].

Триомф датирует получение этого письма 25 мая, т. е. днем приезда Местра в Полоцк: «25 мая Местр получил вежливое, но тревожное письмо, в котором его спрашивали, нуждается ли он в своем уединении в официальных бумагах» [Triomphe, 1968, р. 261]. На чем основана эта датировка, неясно. Если исследователь просто перевел старый стиль на новый, то он ошибся на один день. Скорее всего, 14 мая это дата, стоящая на письме, которое в таком случае уже ждало Местра в Полоцке. Косвенным подтверждением могут служить слова самого Местра в уже цитированном донесении Виктору Эммануилу: «В течение пяти недель мне не давали знать о себе» [Maistre, 1884–1886, t. 12, p. 158]. Между 8 апреля, когда состоялась последняя встреча Местра с царем, и 14 мая, когда было отправлено ему письмо, как раз прошло около пяти недель. Реально же Местр находился в неведении дольше как минимум еще на десять дней.

См. об этом ниже.

«…Граф Воронцов стал обходиться со мной не только весьма дружески, но сделался впоследствии одним из нежнейших друзей и благодетелей» [Чичагов, 2002, с. 586–587].

Ж. де Местр объясняет задержку интригами французов в Константинополе, переправой через реку Прут, а главное тем, что Чичагов увлекся преследованием австрийского корпуса Шварценберга, который стремился увести его от коммуникационных линий Наполеона в Польшу [Maistre, 1884–1886, t. 12, p. 298–299].

По современным данным «общая численность неприятельских войск достигала 20 тыс. человек, из них 10 тыс. в первой линии» [Жмодиков, 2012, с. 616].

На следующий день этот же текст был опубликован в Прибавлении к «Северной почте» (23 ноября 1812. № 94), а через неделю в «Московских ведомостях» (30 ноября 1812. № 1812).

Это дата начала письма, которое Местр писал примерно неделю, сообщая своему сюзерену новости, следующие беспрерывно с театра военных действий.

Местр насчитывает 95 тыс. Современные историки оценивают силы Наполеона в 30–40 тыс. боеспособных людей и примерно столько же небоеспособных. Англичане, в общем, были правы в оценке первоначальных сведений Чичагова (70 тыс. человек) как преувеличенных.

Сэр Роберт Вильсон также неоднократно утверждал, что «ежели французы достигнут границ не разбитыми, то маршал при всей его старости и немощи, должен быть расстрелян» [Вильсон, 1995, с. 80, 97].

Имеется в виду отец упоминаемого Н.П. Румянцева Петр Александрович Румянцев-Задунайский, подписавший Кючук-Кайнарджийский мирный договор в 1774 г.