Вадим Парсамов - На путях к Священному союзу: идеи войны и мира в России начала XIX века

Александр I чутко уловил эти настроения. Он понял, что в глазах дворянства его погубит не поражение, а мир с Наполеоном. Поэтому, несмотря на все разумные доводы своего министра иностранных дел А. Чарторыйского начать с Наполеоном переговоры о мире, Александр твердо решил продолжать войну. Но теперь антураж этой войны становился иным. Александр переходит от либеральной военной фразеологии к патриотической. Идя навстречу общественному мнению, царь манифестом от 16 ноября 1806 г. объявил войну Франции. Основная идея этой войны – защита отечества от возможного вторжения французов. «Россиянам, – говорится в манифесте, – обыкшим любить славу своего отечества и всем ему жертвовать, нет нужды изъяснять сколь происшествия сии делают настоящую войну необходимою» [Шильдер, 1897–1898, т. 2, с. 155].

Призывая народ готовиться к обороне отечества, Александр I апеллировал не только к патриотическим, но и к религиозным чувствам. Эффективным инструментом в антинаполеоновской пропаганде и пробуждении национально-патриотических чувств стала Церковь. 30 ноября появился манифест, учреждающий Губернское Земское войско, или Милицию. За этим сразу последовал указ Святейшему Синоду, определивший ведущую роль Церкви в наборе милиции. В самой этой милиции была заложена идея народного единства перед лицом общей опасности: «Сие чрезвычайное ополчение, подъемлемое на защиту православной нашей Церкви и в оборону Отечества, требует усилий и содействия от всех состояний, Государство составляющих». Церковь должна была практически осуществить эту идеи патриотического единения сословий. Далее в указе говорилось: «Мы призываем Святейший Синод предписать всем местам и чинам, ему подвластным, дабы градские и сельские священники в настоящих обстоятельствах, при образовании земского ополчения усугубили ревность свою ко внушению своим прихожанам, колико ополчение сие для спасения Отечества необходимо» [Там же, с. 353].

Церковь откликнулась. Не только в храмах во время богослужения звучало проклятие антихристу Наполеону с исчислением всех «богопротивных его замыслов и деяний, коими он попрал закон и правду» [Там же, с. 354], но и, как вспоминал Ф.В. Булгарин, было «пущено в свет род объявления, без подписи, для воспламенения народа противу нарушителя общего спокойствия, Наполеона Бонапарте, которого не щадили, разбирая всю его жизнь с того времени, как он защищал в Париже Директорию противу разъяренной черни. Объявление было напечатано славянскими буквами, и прибито к стене церквей и повсюду, где собирается народ. Этот современный акт чрезвычайно любопытен и редок. Я удержал в памяти несколько выражений. Начинался он словами: “Неистовый враг Наполеон Бонапарте, уподобишася сатане!” Упрекали Наполеона в том, что он в Париже “совершал беззакония с непотребницами, а потом поклонялся им, как божеству”. Намек на праздники богини Разума , которые, впрочем, как теперь известно, были не по душе Наполеону Бонапарте! Упрекали его в том, якобы он в Египте поклонялся Магомету, и, наконец, представив его каким-то Картушем, объявляли, что он идет на Россию, и приглашали ополчиться за Дом Пресвятыя Богородицы и за царя Православного. Это объявление было написано искусно, в духе простого народа – и было предшественницей знаменитых прокламаций и бесед графа Ростопчина с московским народонаселением, в 1812 году» [Булгарин, 2001, с. 222–223].

Из этого можно было бы сделать вывод, что политика Александра I после неудачи под Аустерлицем повернула от европейского либерализма в сторону патриотического консерватизма. Именно такой политики от царя ждало общество в 1806 г., и Александр не просто подыгрывал в этом общественному мнению, он явно стремился его возглавить и опередить.

Но вместе с тем во внешней политике царя была одна нота, звучащая некоторым диссонансом в этом национально патриотическом хоре. Речь идет о трудно объяснимой с точки зрения политической прагматики приверженности царя к Пруссии. Начиная с Мемельского свидания 1802 г., между Александром и прусской королевской четой – Фридрихом Вильгельмом III и Луизой – установились теплые личные отношения. В октябре 1805 г. по дороге к своей армии, находящейся за границей, Александр вместе с Фридрихом Вильгельмом в Потсдаме над гробом Фридриха Великого поклялись «в вечной дружбе, залогом которой будет освобождение Германии» [Шильдер, 1897–1898, т. 2, с. 132].

Союз с Пруссией был бесполезен в 1805 г., когда Александру так и не удалось присоединить ее к антифранцузской коалиции, и вреден для России в 1806 г., когда Пруссия, получив из рук Наполеона, принадлежащий Англии Ганновер, фактически оказалась на стороне Франции против России. Министр иностранных дел А. Чарторыйский напрасно пытался использовать весь свой дипломатический опыт и личные отношения с царем, чтобы отвратить его от Пруссии и заставить заключить союз с Наполеоном. Александр упорно стоял на своем, и Чарторыйскому это в итоге стоило его поста. Новым министром иностранных дел в июне 1806 г. был назначен Андрей Яковлевич Будберг, а уже в июле Александру удалось обменяться с Фридрихом Вильгельмом секретными декларациями, направленными против Франции. По замечанию Н.К. Шильдера, «обмен этих деклараций создал для Пруссии положение, которому нет примера в истории дипломатических сношений государств. В одно и то же время Пруссия состояла в союзе с Францией против России и с Россией против Франции. Спрашивается, которую их этих двух держав Пруссия готовилась обмануть» [Шильдер, 1897–1898, т. 2, с. 150].

Несмотря на то что дипломатический просчет Александра сказался очень скоро (14 октября 1806 г. прусская армия была уничтожена французской сразу в двух генеральных сражениях при Иене и при Ауэрштедте), царь остался верен своему союзническому долгу и начал войну против Франции практически в одиночку. Такая рыцарская приверженность данному слову, пусть даже неверному союзнику, вызывала иронию в дипломатических кругах Европы и серьезную обеспокоенность в ближайшем окружении царя. Императрица Мария Федоровна с тревогой писала сыну 14 марта 1807 г.:

Вы догадываетесь, что я хочу говорить с вами о Пруссии. Я не перестану повторять, что привязанность вашего деда к Берлинскому двору стала причиной его гибели, привязанность вашего отца к тому же двору стала для него столь же роковой, и ваша привязанность к нему, дорогой Александр, была достаточной до настоящего момента… Я ограничусь тем, что заклинаю вас обратить все ваше внимание на то, чтобы вас не могли упрекнуть в том, что вы жертвуете интересами и славой вашего отечества. Это правда, что вы снова взяли оружие для того, чтобы помочь и окончательно спасти Пруссию, но не менее верно и то, что из‑за этих обстоятельств наши границы оказались под угрозой и вы оказались вынужденным просить значительной и неизвестной до сего момента в истории России помощи нации… Необходимо, чтобы своей политикой вы убедили бы нацию, что вы действуете только ради ее славы и покоя, и что прусского влияния не существует, и вы предоставляете Пруссии только защиту и поддержку и заключите мир не тогда, когда этого захочет Пруссия, но когда этого захотите вы и когда сочтете это славным и необходимым для вашего государства.