Вадим Парсамов - На путях к Священному союзу: идеи войны и мира в России начала XIX века

Поражение под Аустерлицем поставило Александра перед выбором: война или мир с Францией. Каждый из возможных путей имел свои плюсы и минусы. Безусловно, Александр еще не терял надежды выступить спасителем Европы и готов был продолжать борьбу в надежде на создание новых антинаполеоновских коалиций, но в то же время вопрос о возможности этих коалиций оказывался под сомнением, и в случае новых поражений русской армии война могла быть перенесена на русскую территорию.

В двух номерах «Московских ведомостей» за 1806 г. были опубликованы два стихотворения с одинаковым заглавием «Стихи на Новый 1806 год». Стихотворение первого номера было построено на противопоставлении бедствий, обрушившихся на Европу, и «блаженства» внутреннего состояния России:

При этом само «райское блаженство», царящее в русских «землях», является результатом военных побед Александра I:

Стихотворение в следующем номере выдержано в более мирной риторике. О войне говорится как о чем‑то уже завершенном и оставленном в прошлом году:

Новый 1806 год несет с собой мир и покой не только России, но вселенной:

При этом мир во «вселенной» будет достигнут не в результате новой войны, а в результате примирения со вчерашними врагами:

Таким образом, мы видим два возможных сценария: Россия продолжает войну и освобождает Европу, и Россия замиряется с врагом и воцаряется мир. За этими поэтическими формулами стояли вполне конкретные политические программы.

В русской печати стали появляться тексты, оправдывающие войну против Франции. Среди них было немало политических брошюр, переведенных с французского и немецкого языков. Их авторы, с одной стороны, осуждали мир, навязанный Европе Наполеоном, а с другой – писали об унизительном положении европейских держав [Иелин, 1807]. Автор одной из таких брошюр полагал, что мир, восстановленный в Европе в начале XIX в., серией дипломатических договоров: Люневильским (9 февраля 1801 г.), Флорентийским (18 марта 1801 г.) и Амьенским (25 марта 1802 г.) – породил, прежде всего во Франции, надежды на то, что Наполеон, сменив «окровавленные лавры войны» на «гражданскую корону», обеспечит внутреннее процветание Франции и справедливое отношение к сопредельным государствам. Однако скоро выяснилось, что «это были только приятные мечты». Положение Франции унизительно прежде всего для самих французов. Эмигрантам позволено вернуться, но они «вынуждены испрашивать себе хлеб у дверей прежних домов своих». Формально восстановленная религия превратилась «в простую политическую пружину». Поддержание общественного порядка оплачивается высокими налогами и полицейским режимом. Двор Наполеона превзошел по роскоши двор Бубонов, печать наполнена подлой лестью и т. д. [Взор на политическое… с. 8–9].

Во внешней политике Наполеона преобладают «такая же бесчестность притеснения и насильства». Здесь также все держится на страхе и на уверенности европейских правительств в «совершенной невозможности сделать хотя бы малейшее сопротивление» [Там же, с. 30, 39]. Таким образом, мир ассоциируется с насилием и страхом. Его внешними проявлениями являются полицейский режим внутри страны и нарушение договоренностей в международных отношениях.

Все надежды на изменение ситуации автор брошюры связывает с Россией, которая «одна только на твердой земле чувствительна была к своему достоинству, и присоединяла к решительному желанию противоположить оплот угрожающему повсюду наводнением источнику, все средства способные к достижению сей великой и благородной цели» [Там же, с. 40]. Наполеон и Александр соотносятся как гении зла и добра [Там же, с. 42]. Война, начатая Россией, мыслится в категориях добра и справедливости, благородства и самопожертвования. И если она оборачивается поражением, то ответственность за это ложится не на Россию, которая сильна внутренними ресурсами, создаваемыми обширностью ее территории и преданностью народа своему монарху, а на европейские державы, стремящиеся сохранить с Наполеоном позорный мир. Их «система робкой медлительности, гнусного самохвальства и завистного совместничества» пока еще превосходит «сильные и великодушные» намерения царя [Там же, с. 108]. И как бы предвосхищая эпоху заграничных походов, автор предвидит «то время, когда Европейские державы горестно пожалеют о том, что отклонились от истины, и чрез то учинили себя удобною жертвою ненасытимой алчности Французского начальства». Иными словами, мирному и унизительному объединению Европы под властью Наполеона, противопоставляется ее военное объединение вокруг Александра I. Мир с Наполеоном не может быть ни длительным, ни прочным. Поэтому только военным путем можно покончить с его господством в Европе. Это была антинаполеоновская европейская точка зрения. Из России ситуация выглядела иначе.

Буквально накануне нового 1806 г. 31 декабря канцлер Александр Борисович Куракин, возглавлявший внешнюю политику России в 1801–1802 гг., еще до образования министерств, и с тех пор фактически находящийся не у дел, подал на имя царя записку с изложением своего видения внешней политики России после Аустерлица. В ней Куракин однозначно высказывался за мир с Францией, мотивируя это тем, что в ближайших планах Наполеона – «восстановление прежней польской республики, чрез отторжение от России, Пруссии и Австрии ее частей, по разделам им установленных» [Куракин, 1869, с. 1128]. «Восстановлением Польши в прежнее ее состояние, – продолжает Куракин, – возродится в Европе новое государство, паче других для России вредное и оную от Европы, от влиятельного в ее делах участия, устранить долженствующее» [Там же].