Вадим Парсамов - На путях к Священному союзу: идеи войны и мира в России начала XIX века

В 1812 г. Александру I предстояло принять два трудных для него решения: отправить в отставку государственного секретаря М.М. Сперанского и начать войну против Наполеона. Оба эти решения были следствием изменения как внутренней, так и внешней политики. Сложность отставки госсекретаря заключалось в том, что Александр I не видел ему замены. Царю нечего было противопоставить имеющемуся у Сперанского плану преобразования России. Сам же Сперанский вызывал у Александра двойственное отношение: с одной стороны, царя раздражало ощущение интеллектуального превосходства госсекретаря, которое тот скорее подчеркивал, чем скрывал; с другой – царь не был уверен, что сможет без него обойтись, во всяком случае до тех пор, пока в его распоряжении не будет альтернативной политической программы.

Уже в 1811 г. Александр начинает прислушиваться к оппозиционным мнениям. Видимо, еще в марте 1811 г. он прочитал написанную специально для него записку «О древней и новой России» Н.М. Карамзина [Шильдер, 1897–1898, т. 3, с. 32], содержащую резкую критику как самого царя, так и всей его политики. В конце того же или в самом начале 1812 г. Александр ознакомился с «Рассуждением о любви к Отечеству». Его автор, А.С. Шишков, ничего не зная о сомнениях царя в Сперанском, опасался вызвать монарший гнев за «смелое покушение без воли правительства возбуждать гордость народную» [Шишков, 2010, с. 451 и сл.]. Между тем именно это «Рассуждение», как пишет сам Шишков, стало поводом для назначения его на должность госсекретаря, вскоре после отставки Сперанского. Известно также и то, что еще до Шишкова в качестве замены Сперанскому рассматривалась кандидатура Карамзина [Шильдер, 1897–1898, т. 3, с. 64].

В этот же ряд стоит включить и сардинского посланника в Петербурге Жозефа де Местра. Его положение при русском дворе до 1812 г. было непростым. Помимо скудного материального положения и разлуки с семьей Местр, де-юре оставаясь подданным Франции, в любой момент мог быть затребован Наполеоном. При этом Александр I, как союзник Наполеона, не имел никаких формальных причин отказать в его выдаче. В письме к кавалеру де Росси от 13 (26) марта 1810 г. Местр писал: «Единственное предположение, приводящее меня в ужас до такой степени, что даже страшно подумать, заключается в том, что император Франции может потребовать моего возвращения вместе с сыном, ведь несмотря на все мои усилия, я остаюсь просто-напросто французом». И далее в том же письме: «Предположим, что Наполеон меня потребует, и Александр на это скажет: “ Я не могу удерживать чужого подданного ”. Что делать?» [Maistre 1885, t. 11, p. 436–437].

Видимо, и Александр, не исключая такой возможности, предпочитал держаться в стороне от сардинского посланника. Об этом, в частности, свидетельствует запись Местра, сделанная в январе 1809 г.: «При дворе император проходит мимо меня. Он скользит как капля воды по навощенной крыше. Я ловлю вежливое: «Как поживаете? – Очень хорошо, Сир» [Vermail, 1927, р. 105]. По мнению Ф. Вермаля, холодность царя объяснялась еще тем, что Местр после неудач Наполеона в Испании открыто говорил о необходимости разорвать союз с французами, не одобрял встречу императоров в Эрфурте и высказывался против русско-шведской войны [Ibid.].

К началу 1812 г. отношение царя к сардинскому посланнику меняется. 13 (26) февраля Местр записал в дневнике: «Граф Толстой, обер-гофмаршал, сделал мне важное предложение от имени Его Императорского Величества» [Maistre, 1923, р. 194] [29] Из письма Местра кавалеру де Росси от 21 февраля (4 марта), предложение это было сделано 14 февраля [Maistre, 1884–1886, t. 8, р. 91]. Даты, проставленные в письмах, часто не совпадают с датами в Записных книжках. . Речь шла о том, чтобы «стать во время войны, которая кажется неизбежной, редактором всех официальных документов (как публичных, так и секретных), исходящих непосредственно от него» [Maistre, 1884–1886, t. 8, р. 91]. На следующий день, 14 февраля, Местру было сказано, что «все его идеи одобрены» [Maistre, 1923, р. 194]. 5 марта вечером, с 8 ч до 9 ч 45 мин., на квартире Николая Александровича Толстого состоялась неофициальная встреча Местра с царем. Встреча носила почти конспиративный характер. На ней Местр согласился, не покидая своей службы, редактировать для царя государственные бумаги. При этом он особо оговорил, что не сможет «иметь секретов от короля Сардинии», на что Александр ответил: «Я никогда не потребую от Вас ничего, что могло бы поставить Вас в неловкое положение» [Maistre, 1884–1886, t. 12, р. 96].

Местр был обольщен настолько, что полагал себя едва ли не главой российского министерства иностранных дел. Во всяком случае, в связи с этим он испытывал некоторую неловкость по отношению к Н.П. Румянцеву, исполняющему эту должность. Сразу после секретной аудиенции Местр поделился своими опасениями с Толстым и, в частности, тем, что вызовет недовольство канцлера, так как может показаться, что он будет делать его работу. На это Толстой ответил: «Этот человек должен валяться у вас в ногах… Его работу за него будет делать другой, который при этом не сможет занять его место» [Ibid., р. 97]. Разговор с самим Румянцевым у Местра состоялся 17 марта, в день отставки Сперанского. Речь, хотя и обтекаемо, шла о том, чтобы Местр перешел на русскую службу: «Он мне сказал, что часто имел беседы с Его Величеством о том, как меня заполучить, но император ему всегда отвечал, что я не соглашусь. Я со своей стороны добавил, что Его Величество выразил мои истинные чувства и что пока существует Савойская династия и нуждается во мне, я не перестану ей служить» [Ibid., р. 195]. Румянцев, явно по поручению Александра I, предложил договориться с сардинским королем, чтобы тот отпустил Местра на русскую службу: «Это можно устроить надлежащим образом, если попросить Вас у его Величества короля Сардинии». Это предложение, сколь бы заманчивым оно на первый взгляд ни казалось Местру, уязвило его самолюбие: «Я и вообразить себе не могу, чтобы один государь мог предложить другому уступить ему подданного, не спросив согласия последнего» [Ibid., р. 96–97].

Итак, оставаясь на службе у сардинского короля [30], Местр фактически начинает служить русскому царю. Вопрос о его реальной роли на этой службе по‑разному оценивается исследователями. Ф. Вермаль очень высоко оценивал роль Местра при особе царя и даже главу в своей книге «Жозеф де Местр эмигрант» назвал «Ж. де Местр, министр царя». По его мнению, царь видел в Местре пророка, что, по Вермалю, соответствует восточной культуре вообще: «Не следует забывать, что мы в России, т. е. в Азии. Необходимо отрешиться от нашей европейской ментальности и нашей любви к разуму. Более того, надо вспомнить, что Александр I с его непреодолимой нерешительностью, подозрениями и т. д. был человеком двуличным. Кроме того, он был жертвой острого кризиса мистицизма» [Vermale, 1927, p. 112–13]. Таким образом, по мнению французского исследователя, склонность Местра к пророчествам, совпавшая с пророческими ожиданиями царя, обусловили кратковременное, но сильное влияние Местра на Александра I. Р. Триомф, соглашаясь с такой трактовкой, добавлял, что, вероятно, царь «мог рассчитывать получить от савояра некоторые практические сведения о польских иезуитах и французских монархистах» [Triomphe, 1968, p. 260]. Более поздний исследователь Б. Микель, не склонный преувеличивать роль Местра при русском дворе, считал, что «Александр I нанял его в военных обстоятельствах за его образ мыслей» [Miquel, 2000, p. 203]. Царя привлек «аристократический дух» идей Местра, не лишенный «легкого безумия», свойственного крестовым походам, сродни которым были антинаполеоновские войны. А.Н. Шебунин также не преувеличивал роль Местра, но, в отличие от Микеля, писавшего много лет после него, Шебунин считал, что консерватизм Местра стал не причиной интереса к нему царя, а, наоборот причиной быстротечности этого интереса: «В предстоявшей борьбе, где требовалось широкое воздействие на Европу, при том на все классы ее населения, нужны были люди с менее крайними взглядами, более гибкие и готовые на “сделку с XVIII веком”». Роль Местра при русском царе в 1812 г. Шебунин свел к «проекту о Польше и другим документам, связанным с польскими и иезуитскими делами» [Шебунин, 1937, с. 604]. Между тем, несмотря на то что взаимоотношения Местра и Александра I в 1812 г. постоянно находились в центре внимания исследователей, до сих нет ни хронологически выверенной истории этих отношений, ни ясного понимания того, как они были связаны с планами войны.