Вадим Парсамов - На путях к Священному союзу: идеи войны и мира в России начала XIX века

Если же война будет носить оборонительный характер, то на первый план выступает пропаганда среди своего населения: «Нужно постараться воздействовать на дух самого русского народа и пробудить в нем интерес по отношению к войне, от которой будет зависеть его спасение и существование». Далее Барклай, вполне в духе Шишкова, сокрушается по поводу утраты Россией национальной самобытности: «Осмелюсь заметить здесь, что вот уже двадцать лет у нас пытаются подавить все национальное, а великая нация, внезапно меняющая нравы и обычаи, быстро придет к упадку, если правительство не остановит этот процесс и не примет мер к ее возрождению. А может ли что-либо лучше помочь этому, чем любовь к своему государю и к своей родине, чувство гордости при мысли о том, что ты русский и душой и сердцем, а эти чувства можно воспитать лишь в том случае, если этим будет руководить правительство» [Там же].

Чтение царем этой записки военного министра по времени совпало с чтением «Четырех глав о России». Возможно, это обстоятельство подсказало Александру мысль привлечь Местра к составлению пропагандистских и других официальных документов. «Четыре главы…» обычно сравнивают с запиской Карамзина «О древней и новой России». При некотором сходстве идей [Дегтярева, 2002, с. 23–42] у них разные тональности. Карамзин резко критиковал политику царя. Местр не критикует ни Сперанского, ни тем более Александра. Он лишь предлагает альтернативное решение тех проблем, которыми занимался Сперанский. Для Александра, как человека мнительного, важны были не только политические идеи, но и то, как оценивалась его личная роль в происходящих событиях. Карамзин, со свойственной ему прямотой, писал о царе как о никуда не годном политике [Лотман, 1997, с. 597]. Сперанский, по признанию самого Александра, считал его «нулем» [32]. И как болезненно император ни реагировал бы на такую критику, откровенная лесть придворных устраивала его еще меньше.

Местру удалось найти нужный тон. Он сразу же поднял Александра в его собственных глазах, поставив наравне с Наполеоном: «Война в Европе стала в наши дни истинной дуэлью двух джентльменов». Но при этом со свойственной ему парадоксальностью Местр заметил, что сила Наполеона является его слабостью, в то время как в слабости Александра его сила. Александр, как человек, безусловно, умный, не переоценивал своих возможностей, особенно военных. После Аустерлица иллюзий на этот счет у него не осталось. Он, конечно, не поверил бы Местру, если бы тот стал превозносить его полководческие дарования. Но он и не простил бы ему, если бы тот сказал о них правду. Местр, вместо того чтобы прямо отговаривать Александра возглавить армию, что могло бы травмировать царя, стал говорить о «естественной антипатии между придворными и военными», а также о том, что, «когда государь приедет в лагерь, генералы будут больше заниматься им, чем неприятелем. Они будут спорить о милостях и бояться за собственные персоны» [Maistre, 1884–1886, t. 12, p. 94].

Сам Местр с большим энтузиазмом воспринял свое назначение на должность составителя правительственных документов и дал согласие еще до того, как поставил в известность об этом своего короля. Перед ним открывалась перспектива не только прямого общения с Александром I, что уже само по себе было ценным, но и возможность влиять на международную политику в нужном ему духе. Он считал, что его новая должность ставит его в ранг государственного канцлера. Между тем сардинский посланник явно переоценивал роль, предоставленную ему царем. Если оставить в стороне версию французских авторов о том, что Александр видел в Местре пророка и в этом качестве приблизил его к себе, то окажется, что царь собирался использовать его как человека, пользующегося большим авторитетом в католическом мире и способного вести эффективную пропаганду среди европейских католиков в пользу России. В свою очередь, Местр был уверен, что это укрепит позиции католицизма в России. Во всяком случае, он мог считать своим несомненным достижением открытие в Полоцке иезутской академии с правами университета. Фактически это был пятый по счету университет на территории России. Как только Местр принял предложение царя, он сразу же, со своей стороны, вызвался «поехать в Полоцк, чтобы увидеть это великое заведение… Эта идея была с жадностью подхвачена» Александром I [Ibid., p. 91–92].

Остается неясным вопрос, сколько раз Местр встречался с Александром I после неофициального разговора у Н.А. Толстого и до своего отъезда в Полоцк. Ф. Вермаль и А.Н. Шебунин считают, что было две встречи: «30 марта (11 апреля) и 8 (20) апреля в кабинете императора» [Vermale, 1927, р. 111; Шебунин, 1937, с. 602]. Однако 30 марта встречи, скорее всего, не было. Утверждая обратное, оба автора ссылаются на письмо Местра кавалеру де Росси, отправленное 9 (21) апреля, где, в частности, говорится: «В настоящий момент мне сообщили о новой тайной аудиенции. Я постараюсь ничего не забыть из того, что могло бы его воодушевить и открыть ему глаза на моральную сторону войны, предмет которым, как мне кажется, я успешно занимался, и который обычно не слишком понимают» [Maistre, 1884–1886, t. 12, p. 111]. Как видно, речь идет не о состоявшейся, а о намечающейся встрече. Состоялась же она 8 (20) апреля, в понедельник [Maistre, 1884–1886, t. 12, p. 126].

На следующий день, 9 апреля, Александр I уезжал в армию [Шильдер, 1897–1898, т. 3, с. 75]. Идеи наступательной войны еще не были оставлены, и поэтому разговор с Местром шел именно в том русле, что Россия первая начнет войну, хотя прямо об этом, разумеется, не было сказано. Первое, о чем Александр спросил Местра, – иезуиты. Местр еще раз изложил то, о чем он неоднократно писал, а царь читал: Общество Иисуса – это противоядие от революции, уже погубившей Европу и угрожающей России. Александра в данном случае интересовал вполне конкретный вопрос: «Считаете ли вы, что они расположены воздействовать на общественное мнение в Польше в нужном нам духе?» [Maistre, 1884–1886, t. 12, p. 128]. Получив утвердительный ответ, царь перешел к самому важному для него вопросу о войне. И здесь Местр повторил то, что он уже говорил Александру 5 марта на квартире Н.А. Толстого – об опасности допускать придворных в армию. Сила Александра заключается в том, что он законный государь. Но продолжением этой силы является слабость, проистекающая из самой природы двора, в котором существуют «интриги, страсти и многовластие» [Ibid., p. 129]. Слабость Наполеона в том, что он узурпатор, но ее продолжением является сила его духа и железная воля, позволяющие ему гасить все заговоры и объединять воли всех в общую волю. На вопрос Александра – «Какие меры предосторожности необходимо принять, чтобы установить равновесие?» – Местр посоветовал заимствовать у Наполеона некоторые жесткие и быстрые меры, но не вредя при этом репутации своего великолепного царствования. Суть их заключается в том, чтобы «наказывать чаще и строже», но при этом и «награждать чаще и более торжественно» [Ibid., p. 139]. Кроме того, нельзя обсуждать военные операции и слушать военные советы. Вообще не надо собирать людей для принятия решения. Этот совет был подкреплен афоризмом кардинала Реца: «Кто собирает людей, тот их бунтует». Вполне достаточно выбрать одного человека, пользующегося монаршим доверием, и поручить ему вести войну. Но главная мера, от которой будет зависеть успех войны, – это пропаганда среди французов при их непосредственном участии: «Работать на Францию вместе с Францией».