Вадим Парсамов - На путях к Священному союзу: идеи войны и мира в России начала XIX века

Главным конкурентом Ростопчина на роль народного вождя, поднявшего всю нацию на борьбу с неприятелем, был М.И. Кутузов. До своего назначения на должность главнокомандующего 8 августа 1812 г. Кутузов не пользовался ни особым уважением среди военных, ни любовью среди народа. Его известность не превосходила известности многих других высших военных сановников империи. Даже удачно заключенный им Бухарестский мир с Турцией в мае 1812 г. лишь частично смыл с него печать неудачника, лежавшую со времен Аустерлица [Троицкий, 2002].

Мнение о незадачливости Кутузова как полководца, видимо, было широко распространено в окружении Наполеона и во многом питалось отголосками мнений о нем русских военачальников. Так, по воспоминаниям А. Коленкура, Наполеон был уверен, что «Кутузов… даст нам бой, проиграет его и сдаст Москву» [Коленкур, 1991, с. 121]. Фрейлина обеих императриц графиня София Тизенгаузен (в замужестве Шуазель-Гуфье) передает слова, сказанные ей секретарем Наполеона герцогом Бассано после получения известия о назначении Кутузова главнокомандующим: «Надо надеяться, что мы вскоре заключим мир, ибо г. Кутузов имеет талант проигрывать битвы». Но тут же мемуаристка комментирует эту фразу: «Политику, по-видимому, не принимали в расчет, а между тем разве не она помогает одерживать победы?» [Шуазель-Гуфье, 1999, с. 285]. Шуазель-Гуфье права: назначение Кутузова имело скорее политический, чем военный смысл. В первую очередь необходимо было успокоить общественное мнение, недовольное затянувшимся отступлением русских войск и питаемое слухами об измене в Главной квартире. Резонанс, произведенный в обществе назначением Кутузова, был намного сильнее, чем следовало бы ожидать, учитывая его сравнительно невысокую популярность до назначения. Гораздо проще объяснить весьма сдержанную реакцию на это назначение со стороны высшего командования, чем тот восторг, которое оно вызвало в солдатской и офицерской среде. По воспоминаниям Н.Н. Муравьева-Карского, «известие сие всех порадовало не меньше выигранного сражения. Радость изображалась на лицах всех и каждого» [Муравьев-Карский, 1885, с. 244]. Даже Ростопчин, еще не предполагая, как сильно изменится его мнение о Кутузове, 13 августа 1812 г. писал А.Д. Балашову: «Все состояния обрадованы поручением князю Кутузову главного начальства над всеми войсками, и единое желание, чтоб он скорее принял оное на месте» [Дубровин, 1882, с. 94] [63]. Н.К. Шильдер описывает поездку Кутузова к войскам как триумфальное шествие: «11‑го (23‑го) августа, в воскресенье, князь Кутузов выехал из Петербурга в армию. Народ толпился по улицам и провожал полководца пожеланиями счастливого пути и восклицал: “Спаси нас, побей супостата!”…Дальнейший переезд его к армии имел вид непрерывного торжественного шествия; жители городов и селений стекались на дорогу, по которой он был должен проехать; многие приветствуя его, становились на колени. Вряд ли кто, отправляясь на поле брани, был сопровождаем более усердными благословениями» [Шильдер, 1897–1898, т. 3, с. 99].

В лице Кутузова народная война обретала свой символ [Пугачев, Динес, 1998]. Он сделался средоточием народных чаяний и надежд. В его облике было то, что внушало доверие и уверенность в конечной победе. Людям, знавшим Кутузова вблизи, он представлялся сложным и противоречивым, нередко безнравственным и лицемерным. Но сами его противоречия имели глубоко национальную природу и на далеком расстоянии сливались в единый образ народного героя. К тому же он был блестяще образован, свободно владел несколькими иностранными языками. Находясь много лет в Турции в должности русского посла, Кутузов проявил себя как незаурядный дипломат, хорошо постигший восточный менталитет. Да и в нем самом европейская образованность соединялась с восточной хитростью. Кутузов любил и умел хорошо пожить. Он ценил комфорт, но в то же время легко переносил тяготы походной жизни. Он не был равнодушен к славе, но еще больше любил деньги и власть.

Вместе с тем Кутузов был человеком редкого обаяния. До глубокой старости, несмотря на дряхлость и физическое уродство [64], он пользовался успехом у женщин. Прекрасно владея словом [65], он бывал то по-русски насмешлив, то по-французски остроумен и с одинаковой легкостью находил общий язык и с великосветской красавицей, и с русским солдатом. По своему психологическому складу Кутузов очень напоминал И.А. Крылова, который чувствовал в нем родственную душу и прославлял в своих баснях [Дурылин, 1947, с. 149–186; Парсамов, 2010, с. 102–108]. Их сближало и показное добродушие, и лукавство, и неискренность, и тонкое понимание национального менталитета. Словом, Кутузов был глубоко русский человек со всеми его слабыми и сильными сторонами.

Именно такой вождь был необходим для завершения мифа народной войны, и сам Кутузов это прекрасно понимал и активно пользовался этим. Еще до отъезда в армию он неоднократно повторял, что собирается обмануть Наполеона [Толстой, 2001, с. 160; Глинка, 1836, с. 35–36] [66]. Историки, часто цитируя эти слова, как правило, не пытаются при этом выяснить, как именно Кутузов хотел обмануть Наполеона. Ответить на этот вопрос можно, если учесть, что Кутузов обманывал не только Наполеона, но и Александра I. Французский император и русский царь ждали от него одного и того же – генерального сражения. И Кутузов со своей стороны всячески поддерживал в них эти ожидания, заверяя царя и всех остальных, что Москва не будет оставлена и наступление начнется немедленно. И это при том, что армия продолжала отступать, и шансов удержать Москву, дав генеральное сражение, практически не было. Но Кутузову проще было намеренно лгать, чем доказывать спасительную для русской армии роль отступления.

Историки, утверждающие, что Кутузов стремился защищать Москву, казалось бы, не испытывают недостатка в источниках. Однако это в основном либо публичные заявления самого Кутузова вроде того, «что он скорее ляжет костьми, чем допустит неприятеля к Москве» [Эдлинг, 1999, с. 177] [67], либо его официальные письма к военачальникам [68]. Между тем действия Кутузова свидетельствуют о том, что он, видимо, с самого начала понимал, что Москва будет сдана. Вопрос заключался лишь в том, сможет ли он ее сдать без боя, или же придется давать сражение. Но в любом случае театр военных действий и дальше будет перемещаться на восток. Лучшим свидетельством этому является письмо Кутузова к дочери от 19 августа: «Я твердо верю, что с помощью бога, который никогда меня не оставлял, поправлю дела к чести России. Но я должен сказать откровенно, что ваше пребывание возле Тарусы мне совсем не нравится. Вы легко можете подвергнуться опасности, ибо что может сделать женщина одна, да еще с детьми; поэтому я хочу, чтобы вы уехали подальше от театра войны. Уезжайте же, мой друг! Но я требую, чтобы все сказанное мною было сохранено в глубочайшей тайне, ибо если это получит огласку, вы мне сильно навредите» [Кутузов, 1989, с. 310].