Кэтрин Пикеринг Антонова - Господа Чихачёвы [litres]

Спустя несколько недель Андрей дополнил свои рассуждения по этому поводу в небольшой заметке в «Земледельческой газете», объяснив, что нужно понимать под «нормальными» производительными силами. Андрей заимствует определение из «Французско-российского словаря» И. И. Татищева: «Слово нормальный собственно значит народный, образцовый», но в присущей ему манере расширяет это определение как

…свойственный, должный, положительный, непреложный, с духом времени сообразный, в духе народном пребывающий, неуклонный от коренных начал всякого блага, совета и доброты сердца [899].

Помещики имели «священную обязанность» сохранять и «совершенствовать, возвеличивать» ту «нормальность», в которой они жили. Такое совершенствование, по мнению Андрея, не могло быть достигнуто простым улучшением орудий производства или увеличением или уменьшением рабочего дня без ущерба для крестьян или помещиков. Вместо этого требовалось установить «прочный союз помещиков с их подвластными» и «удалить» двух «лютых врагов» сельской жизни: пьянство крестьянина и роскошь барина. Андрей считал, что вместо слова «нормальность» следовало использовать понятие «добросовестность». В самом конце заметки Андрей достаточно осторожно оспаривал преимущество наемной рабочей силы, подробно свое мнение не обосновывая, а ставя «в пример… кровных детей и усыновленных приемышей», скорее всего, в том смысле, что личная привязанность к родителям (или помещикам, которые «добросовестно» исполняли свой долг) была предпочтительнее безличных договорных отношений хозяина и работника. Таково ядро мировоззрения Андрея. Статья в «Московских губернских ведомостях», вскоре дополненная заметкой в «Земледельческой газете», стала первым (и единственным) изложением его взглядов на уровне общероссийской прессы [900] Строго говоря, «Московские губернские ведомости» были газетой местной, а «Земледельческая газета», регулярно печатавшая сочинения Андрея, общенациональной. Однако московская газета представляла второй по значению и размеру город страны, где подолгу жили представители культурной элиты и богатейшей знати. «Земледельческую газету» читали в основном провинциальные помещики, и большинству столичных жителей (не говоря уж о городских интеллектуалах) она показалась бы невыносимо скучной. .

На это скромное сочинение отозвался знаменитый критик Николай Огарев, который в 1846 году вернулся в Россию после шестилетнего пребывания в Берлине и вскоре освободил крестьян в своем богатом имении Белоомут [901]. Ответ Огарева стал предметом широкой дискуссии в то время (и позднее) как важное сочинение, содержавшее изложение взглядов западников [902]. Андрея нельзя всерьез счесть славянофилом: он не был настоящим интеллектуалом, не посещал столичных салонов, не общался ни с кем из известных деятелей этого движения и был полностью лоялен правительству. Он всего лишь опубликовал статью, в которой высказал некоторые свои идеи о крепостном праве и русской деревне. Однако Огарев использовал эту публикацию, чтобы высмеять то, что он считал славянофильской программой, противопоставив ее своим собственным взглядам. Заметка Андрея являла собой весьма умеренную попытку примирить участников уже давно шедшей дискуссии о крепостном праве, а потому сложно понять, почему именно она привлекла внимание Огарева. Но практически полное несовпадение нападок Огарева и текстов Андрея, а также очевидное при более пристальном рассмотрении отсутствие фундаментальных разногласий по основным предметам дискуссии свидетельствует о полном непонимании между городскими интеллигентами, участвовавшими в громких философских дискуссиях, и достаточно развитыми, но консервативными по своей сути читателями и писателями, которые общались на страницах провинциальных или более специализированных газет.

Огарев начинает свой ответ, цитируя последние строки заметки Чихачёва. Строки эти содержали типичный для Андрея смиренный отказ от претензий на ученость: «Если обмолвился, господа, поправьте и примите глубочайшую благодарность» [903] Замечание. С. 471. . Хотя на страницах «Земледельческой газеты» эти слова и не были неуместны, Огарев воспользовался ими для того, чтобы представить и самого Андрея, и его взгляды наивно-инфантильными.

Обмолвились, Андрей Иванович, шибко обмолвились!

Отвечаю вам с полной надеждой на вашу глубочайшую благодарность. Вот куда непонимание одного слова может завлечь молодого человека! – подумал я, прочитав вашу статью. Вероятно, я не ошибаюсь, почитая вас молодым человеком, и совершенно убежден, что при ваших способностях, с летами вы приобретете и более верное знание слов, употребляемых в науке, и более положительный взгляд на вещи [904].

Что бы там ни думал тридцатичетырехлетний Огарев, Андрей на тот момент уже был почтенным мужем сорока девяти лет от роду. В целом статья Огарева состоит из мелких придирок и пустых риторических фраз и звучит не менее поверхностно, чем более личные и довольно путаные разглагольствования Чихачёва. Многократно повторяемое в статье Огарева имя и отчество оппонента подчеркивает и усиливает остроту полемики. Может показаться, что Огарев испытывает к Андрею какую-то личную неприязнь, но это не так. Он готов обрушиться на любого, кто кажется ему старомодным, чтобы выразить точку зрения западников.

Огарев критикует данное Андреем определение «нормальности» как «добросовестности» и сравнивает общественную жизнь с жизнью человеческого организма, утверждая, что было бы смешно говорить про «народные, образцовые или добросовестные отправления желудка, сердца, мозга ‹…› Нормальность просто значит правильность ‹…› В мире же человеческом правильность значит разумность». Далее Огарев пишет, что обществу не следует полагаться на добросовестность «частных лиц», что такие ожидания представляют собой «неразвитость» или приводят к ней:

…вполне согласен, что добросовестность – дело почтенное; но сделайте милость, укажите мне хоть одно государство, одно человеческое общество, которое бы все свои труды, постановления, связи, делающие из него одно нераздельное целое, полагало на добросовестности частных лиц, каждого из своих членов! Кроме того, что такого общества нет и никогда не бывало, но если б оно и существовало, то согласитесь, что, рядом с младенческой добросовестностью, оно представило бы нам страшную неразвитость потребностей промышленности, искусства, знания [905] Там же. .

Личную добросовестность или нравственность, к которой призывает Андрей, Огарев называет «младенческой» и наивной, словно призывающей вернуть человечество «к тем временам, когда человек еще не вкусил плода с древа познания добра и зла». Вместо этого, настаивает Огарев, «каждый из нас требует в человеческом обществе законности, правосудия для того, чтобы его интересы не были оскорблены интересами другого». Это требование Огарев считает «мужественным», хотя правильнее было бы назвать его «западническим».