Кэтрин Пикеринг Антонова - Господа Чихачёвы [litres]

Интеллектуальный ландшафт

В 1836 году философ Петр Чаадаев опубликовал первое из своих восьми «Философических писем», накалившее и без того неспокойную атмосферу интеллектуального сообщества России, за которым тщательно наблюдала тайная полиция. Чаадаев полагал, что перед Россией есть лишь два направления – одно ведет на Восток, а второе – на Запад [895] О Чаадаеве и контексте его «Писем» см.: Cook G. S. Petr Ia. Chaadaev and the Rise of Russian Cultural Criticism, 1800–1830. Ph. D. diss., Duke University, 1973. . Публикация Чаадаева вдохновила к образованию двух течений, известных в середине XIX века как славянофилы и западники. Славянофилы во главе с Алексеем Хомяковым, Иваном Киреевским, Константином Аксаковым (дальним родственником Чихачёвых) и Юрием Самариным весьма неодобрительно относились ко многим сторонам жизни западного общества. Они сожалели о переменах, произошедших в России в начале XVIII столетия, во время преобразований Петра Великого, и стремились переориентировать страну на поиск национальной самобытности, вдохновляясь крестьянской культурой, деревенской жизнью и допетровским прошлым (в значительной степени вымышленным) [896] Об обстоятельствах реконструирования «воображаемого» национального прошлого см.: Anderson B. Imagined Communities: Reflections on the Origin and Spread of Nationalism. N. Y.: Verso, 1991. Андерсон сделал важный шаг, предложив понимать национальности как сообщества, представители которых имеют общую идентичность, объединяющую людей, которые не вовлечены ни в какие другие личные взаимодействия: то есть сообщество является плодом воображаемых связей, часто существующих благодаря представлению об общем славном прошлом. Иными словами, национальность – это социальный конструкт. . Движение славянофилов было тесно связано с романтизмом и так называемым культурным национализмом, в рамках которого национальная идентичность рассматривалась как симбиоз народной традиции и уникальной культуры, спаянной общим языком и общей религией, государство же, напротив, не играло существенной роли.

Западники же, со своей стороны, стремились следовать Западу в политическом и экономическом отношении. В зависимости от представлений о будущем развитии человечества они распадались на две группы. «Либеральные» западники, такие как Тимофей Грановский, Василий Боткин и Павел Анненков, обращались к индустриальному капитализму и представительному правлению в поисках решения животрепещущих проблем российской действительности, тогда как «радикалы» (Виссарион Белинский, Александр Герцен, Михаил Бакунин) были настроены более критично в отношении капитализма и со временем обрели интеллектуальное пристанище под сенью европейского социализма. Обе группы западников являлись наследниками философии французского Просвещения и поборниками «гражданского национализма», основанного на идее национального государства и французской модели национальной идентичности, определяемой гражданством.

Этот диалог сформировал основу для представлений Андрея, который (из скромности или же из неведения) никогда явно не определял свое место в интеллектуальном пейзаже русской культуры. Можно попробовать сделать это сейчас, проанализировав идеи Андрея для более глубокого понимания русской истории. Знание того, на что (пусть даже подсознательно) реагировал Андрей, покажет, в какой степени этот провинциальный читатель понимал важные для его эпохи концепции и как, достигнув этого конкретного представителя призрачной «читающей публики», эти идеи упрощались, трансформировались и иногда оставались непонятыми. В то же время, рассматривая идеи Андрея в ракурсе русской интеллектуальной действительности, мы видим, насколько не совпадают сферы интеллектуальной и провинциальной жизни. Хотя Андрей не может представлять всех помещиков, он является воплощением много обсуждавшегося «типа», а это означает, что его личные записи дают ценнейшую возможность увидеть не некий тип, а человека из плоти и крови. Журналистские занятия Андрея очень напоминают деятельность многих других дворян-помещиков, а потому позволяют судить о вероятной реакции массы образованных провинциалов на «великие идеи», распространявшиеся в Санкт-Петербурге, Москве и Западной Европе.

Андрей лишь однажды, в 1847 году, увидел одно из своих сочинений на страницах общенациональной газеты – «Московских губернских ведомостей», в составе компиляции материалов под названием «Два слова о работах господских людей», ранее уже опубликованных в «Земледельческой газете» и сопровождавшихся замечанием редакции, что

Установление хозяйственных отношений на нормальных основаниях отразится не в одной выгодности земледельческих работ, оно поведет далее – к изменению хозяйственных привычек, обычаев, которые в свою очередь имеют неотразимое влияние на нравственный и вещественный быт всех классов [897].

Под «нормальными основаниями» подразумевалась, конечно же, отмена крепостного права. Отрывки из статей Чихачёва и еще одного помещика – некоего Козлова – свидетельствовали о том, что и сами дворяне были готовы к такому переустройству. Тогда как Козлов доказывал, что наемный труд был экономически более выгодным для землевладельцев, текст Чихачёва о чистоте в доме прямо к крепостному хозяйству не относился. Соседство этих тем кажется странным, но, с точки зрения Андрея, они отражали тесную связь понятий дома и имения. Андрей обращается к своим товарищам-землевладельцам с пылким призывом оставить свою «барскую спесь» и исследовать те темные углы дома и усадьбы, войти куда многим хозяевам, по-видимому, казалось унизительным из‐за преувеличенного мнения о своем положении. Он заявляет, что порядок и процветание всех обитателей имения – господ, крестьян и тех, кто стоит на иерархической лестнице между ними, – зависит от проявляемого барином (и, по умолчанию, барыней) внимания к каждой мелочи внутри дома и за его пределами. Андрей далек от того, чтобы возмущаться вмешательством российской высшей власти в повседневную жизнь знати, но предлагает, чтобы каждый из царевых слуг точно так же следил за жизнью подвластных ему людей для обеспечения соблюдения порядка и наилучшего выполнения их обязанностей: «А я говорю, и всякий рассуждающий ‹…› тоже скажет, что непременно и всенепременно порядок в доме должен быть ежеминутный, и чтобы всякого посетителя можно было милости просить везде пройти по всякую пору» [898] Там же. С. 564. .

Долг и порядок для Андрея являются этическими понятиями. Подобным образом крепостничество представляло для помещиков проблему одновременно как этическую, так и практическую, вследствие чего отсутствие порядка в доме или где бы то ни было из моральной проблемы переходило в нравственное поражение хозяина (или хозяйки) дома, которому надлежало обеспечивать материальное благополучие, здоровье и процветание всех подвластных ему людей. Рассуждение о порядке «в доме», таким образом, несомненно, является частью общей дискуссии о крепостном праве, поскольку основано на одной и той же фундаментальной идее – что положение помещика неразрывно связано с определенными нравственными обязанностями. В порядке Андрей видел как признак, так и награду нравственного поведения, в свою очередь приравненного к исполнению своего долга, определявшегося социальным положением. Будь то в доме, имении или обществе, порядок всегда нравственен, а беспорядок отражает нравственную ущербность. Включив в круг тех лиц, к которым помещик должен относиться с отеческой заботой, не только детей, но и крепостных крестьян, становится нетрудно заключить, что действия и грядущие успехи российских помещиков как единого сообщества имеют решающее значение для общего будущего всей России.