Адель Алексеева - Долгое эхо. Шереметевы на фоне русской истории

Страстью графа Шереметева было собирательство, исследования: по истории, этнографии, народному творчеству, иконописи, археологии. Он стал председателем «Общества любителей древней письменности» (в нем принимали участие знаменитые ученые А. Соболевский, А. Шахматов, Ф. Буслаев), членом Русского археологического общества в Константинополе, Псковского археологического общества (в Псковско-Печерской обители пребывал его предок фельдмаршал), почетным членом Академии художеств и еще нескольких обществ…

К нему обращались за консультациями по самым различным вопросам. Мне попались письма-просьбы о материалах, касающихся Ломоносова, императрицы Елизаветы, 1812 года… А сколько книжных и журнальных изданий осуществил этот труженик – и не коммерческого, а научного, исторического характера! Чего стоит лишь один разобранный и изданный им архив Вяземских! – этой работы другому хватило бы на всю жизнь.

Думается, что и вечное недовольство, в котором упрекали Шереметева, вызывалось тем, что он видел недостатки правления и они раздражали его. Поставленный самим рождением рядом с царем, он стал флигель-адъютантом при Александре III, участвовал в Русско-турецкой войне и, хотя относился к нему без пиетета, тяжело пережил покушение и смерть Александра II. Более дружен был с Александром III и особенно с его женой (вел переписку с нею до самого конца, 1918 года).

(Неизвестно, правда это или нет, но Ирина Владимировна, жена последнего русского графа Василия, говорила мне: привязанность Сергея Дмитриевича к вдове Александра III была так велика, что, волнуясь за нее, он направил своего сына сопровождать ее в кругосветное путешествие…)

История, как и природа, подвластна особым, природным законам, ей близки естественные формы движения, эволюция, а не насилие и террор. Однако, чтобы следовать этим естественным законам, «государственные люди» должны соблюдать нравственные законы, Шереметев это хорошо понимал и не просто следовал морали, а был глубоко религиозным человеком.

«Живая власть для черни ненавистна», «всегда народ к смятенью тайно склонен» – опять повторял он те слова. Он понимал, что удержать народ способны лишь те правители, которые следуют не просто приказам министров, а высшей власти, Божьей воле, мыслям о стране и ее людях. Беды же России виделись ему в невежестве, бескультурье, в бесхозяйственности внизу – и в том, что на командные посты то и дело назначаются люди, лишенные знаний, ума и совести. Трезво оценивал Сергей Дмитриевич и сам народ, лишь недавно вышедший из крепостной неволи: там, где немец просто выполнит предписание, русский ждет указки, напоминания, а законы и распоряжения не выполняет даже с каким-то особым сладострастием…

Выход же он видел в постепенном приобщении к культуре, не в революции, а в эволюции, в выдвижении из народа людей умных, талантливых. В вотчинах их крестьяне читали Карамзина, а вся Ильинка много лет забита лавками, в которых торговали выходцы из шереметевских сел…

Граф перелистывал дневник за 1912 год, названный им «Смутное время».

Вновь роковые часы истории… Сдерживающие центры в народе ослабли, верхи – изменят ли что? И царствование Николая II (как давно подсказывали предчувствия) закончится трагически.

Бедный Ники!..

Надо, надо ехать! В Москву!

В тот последний вечер граф долго стоял у ворот Фонтанного дома. Он прощался с драгоценной обителью.

Граф как раз перечитывал письмо своей племянницы, восторженной девицы, встретившейся с государем в Смоленске:

«Я не могу удержаться от порыва поделиться с тобой тем, что пережила сегодня… Сегодня день для меня такой, что уста немеют, сердце замирает от восторга, а в голове все одна мысль – сон это или наяву?.. Сегодня я увидела близко-близко всю царскую семью, я пожала милостиво мне протянутую руку моего Государя, и его чудные глаза приветливо улыбнулись… Вот когда я почерпнула новые силы для служения Ему и дорогой России, вот когда я забыла уже пережитое в Вятке, всю тягость „губернаторской жизни“, горе, нападки и несправедливость… Сегодня ночью я горячо молилась за благополучие царского пребывания в Смоленске… Наследник очень внимательно оглядывал мои ордена, колодки и, видно, интересовался, что у дамы так много медалей, как у хорошего солдата!..»

На письме Шереметев крупным почерком начертал два слова: «Восторг души». Сам же он уже видел тревожные симптомы надвигавшихся событий. А теперь они – рядом.

Приближенные, министры, члены Совета поглощены мелкими личными интересами либо прекраснодушными прожектами… Россия катится в пропасть, а у них бурю возмущения вызывает простое замечание в Государственном Совете, высказанное якобы не по рангу. И назначения на государственные должности делаются по сословному принципу. Шереметев пишет прямо, без обиняков:

«Глубокоуважаемый Михаил Григорьевич! Два новых назначения – двух князей доказывают порочность системы пополнения членов Государственного Совета… по этому пути мы дойдем до пределов… Доколь? Простите сорвавшееся с языка, болезненное… ( Непонятно. – А.А. ) человека, но чувствующего, что ему не поставят в вину слово горечи и обиды – ради любви к Родине!

Глубоко – мало – преданный С. Шереметев».

«Порочность системы…», «дойдем до пределов…», «глубоко – мало – преданный…» – о многом говорят эти слова, произнесенные человеком, близким к трону, в канун революции.

В 1912 году граф приходит к решению уйти от дел. Сначала, с 7 мая, просит отпуск. Получил ответ: «Государь император всемилостивейше соизволил разрешить с 15 сего мая отпуск на один месяц с сохранением содержания – в России или за границей» – и уезжает в Копенгаген.

Шереметев тут же поручает ведение своих дел в имениях и лесных хозяйствах управляющему А. Ю. Рейхардту, а ведение денежных дел – А. А. Зосту и Вестбергу. Наблюдение за всем передает сыну Борису Сергеевичу. Сам же подает рапорт об отставке…