Адель Алексеева - Долгое эхо. Шереметевы на фоне русской истории

Ты пишешь о словах Шульгина и я прочла их с тем же грустным, что и ты, с утешительным сознанием того, что я не ошиблась и не осквернила себя осуждением, потому что, читая отречение (Николая II), впервые за все царствование почувствовала трепещущую душу и поняла, что это написано никем другим, как им самим. Прочтя наконец настоящее описание того, что было, я вынесла отрадное впечатление, несмотря на всю горечь, всю бесконечную и глубокую обиду. Да простит ему долготерпеливый Господь весь ужас холода непонимания и упрямства.

Варенька впервые встала. Саша сдает сегодня последние дела. Не могу не сказать, что отношение встречаешь поразительное. Все убеждают никуда не уезжать отсюда и здесь выжидать для Вареньки возможности отправиться на север. Даже Гегечкори крепко пожал руку Саше, сказал: «Я надеюсь, что вы поверите, что я говорю искренно. Переждите здесь, могут начаться аграрные беспорядки!» Справедливость и правда нашли отклик даже в противниках. Нельзя не отметить отрадность этого явления, теперь в особенности. Четыре человека выбраны от Комитета управлять губернией, пока не получится назначения губернатора на это место. Городской голова, Гегечкори и еще два, не знаю как их по фамилии.

Обнимаю тебя очень крепко. Рада буду, когда вы переедете в Михайловское. Прошу горячо твоего благословения. Благодарю тебя всем сердцем за твои письма. С ними стало так бесконечно легче на душе. Я знала, что делаю безумную попытку, послав вам телеграмму. Но не могла не сделать этого, в особенности получив вдруг прорвавшуюся ко мне в 2 дня телеграмму доброй Марьи Алекс. Ее отклик перекинул вдруг будто мосток на этом бесконечном расстоянии в самое тяжелое время полной и беспросветной неизвестности. Храни вас Господь…

Твоя дочь Марья.

Дочь села в кресло рядом с отцом, они обнялись. И только сила воли удержала слезы в глазах обоих.

Сергей Дмитриевич – глава семьи – оставался непререкаемым авторитетом для окружающих. В то же время не порывал связи с дорогими ему людьми. В числе их, конечно, была вдова любимого императора Александра III. Мария Федоровна в это время пребывала в Крыму и, надо сказать, столкнулась с новыми, немыслимыми нравами. Матросы заходили к ней без стука и, полуодетой, задавали вопросы. Если бы только это ужасало ее! Она страдала за страну, которой поклялась служить, за внука, царевича Алексея, за Ники.

Зная о дружбе графа с ее матерью, Ксения Александровна, сестра Николая II, в самый разгар революции написала письмо на Воздвиженку.

Великая княгиня Ксения писала С. Д. Шереметеву:

7 окт<���ября 1917 г.>

Дорогой Граф Сергей Дмитриевич!

Сегодня Феликс Ю<���супов> едет в Москву, и я пользуюсь случаем, чтобы Вам написать. Все, что Вы пишете, нас глубоко тронуло, и мама и я Вас от души благодарим за Ваши письма. Она Вам напишет с следующим случаем.

Сил нет видеть, куда толкают бедную, истерзанную Россию и как все гибнет, и все, чем она гордилась, поругано, втоптано в грязь. А войска? Что сделали с нашей несравненной армией эти изверги, как ее развратили и отравили – разве не понадобятся года́, чтобы ее снова привести в порядок? Так все больно и горько! Понимаю, в каком настроении и состоянии Вы должны быть и как Вы должны страдать. Но мы все страдаем теми же страданиями и понимаем и сочувствуем друг другу.

Когда началась корниловская история, нас окончательно заперли в Ай-Модоре, никто не имел права выезжать и к нам никого не впускали. Это продолжалось недели три, но в таком положении мы находились уже несколько раз, так что мы к этому привыкли и ничему больше не удивляемся!..

Из Тобольска мы получаем изредка письма, и на днях мама получила письмо (по почте) от Ники. Можете себе представить, как это ее взволновало, и после этого она несколько дней не могла придти в себя и нервы совсем разошлись. Хочется верить, что еще не все пропало, что когда-нибудь наша бедная Россия снова оправится и будет тем, чем была, но какой ценой?! Вот что страшно.

Из воспоминаний Е. П. Шереметевой-Голицыной:

«После революции „за заслуги перед Россией“ Шереметевым некоторое время разрешили жить в доме на Воздвиженке. Огромная семья обосновалась в единственном, оставленном им большевиками, родовом гнезде.

Сергей Дмитриевич, его жена, Екатерина Павловна (в девичестве Вяземская), двоюродный брат Борис Шереметев с женой Ольгой Геннадиевной и дочерьми Ольгой и Елизаветой».

Ольга Борисовна в дни войны (1941–1945) дежурила на крыше, тушила зажигалки. А в ее мать, стоявшую у входа в дом, убило осколком бомбы.

Автору этой книги довелось бывать в Воздвиженском доме после войны, в студенческие годы. (Там жила семья нашего студента, сына красного профессора В. Ф. Переверзева.)

«Кроме вышеперечисленных, в доме жили дети Сергея Дмитриевича: Павел Сергеевич, Анна с мужем, Сабуровым, Елена, вдова Петра Сергеевича и со своими семью детьми и все те, кому некуда было деться в эти страшные годы. Жили голодно, но дружно».

Елена Петровна Голицына (в девичестве Шереметева) рассказывала:

«Сперва наша семья жила в угловой гостиной, выходившей на балкон. Спали кто на диване, кто на походной. Братья поместились где-то в другом месте… Дед жил наверху, вниз не сходил, болел…

Однажды с парадной лестницы открывается дверь, и врывается человек в черной кожаной куртке, с поднятым наганом: „Руки вверх!“ – и за ним еще люди. Все остались сидеть и подняли руки. К деду поднялись, но он уже был сильно болен. Обыск шел всю ночь… У тети Марьи Гудович было много драгоценных вещей, они брали и клали в свои карманы…»

Елена Петровна Голицына жила в Дмитрове, а доживала свой век в квартирке на первом этаже хрущобной пятиэтажки в районе Петровско-Разумовского вместе с дочерью Еленой Владимировной, ее мужем – Андреем Владимировичем Трубецким и пятью внуками. Когда домочадцы что-нибудь теряли, она утешала их – «в революцию у нас больше украли». Мол, разве ж это горе?..

В настоящее время особняк Шереметевых, переживший пожар 1812 года и реконструкцию 1990-го, по настоянию заказчика – Вольного экономического общества – полностью потерял свой облик.