Адель Алексеева - Долгое эхо. Шереметевы на фоне русской истории

Когда был бред, когда разумное состояние – не отличить.

А то спохватывался: «Где моя Марья, что она делает?»

У окна стояла Анна Сергеевна, когда-то горделивая и загадочная женщина; нынче в ней не осталось ничего от роковой тайны, она вся в мыслях о муже – А. А. Сабуров сидел в тюрьме в числе заложников. Они оперлись на ротонду и смотрят в сторону Кремля.

Мария Сергеевна, жена бывшего генерал-губернатора Кутаиси А. В. Гудовича – он тоже содержится в тюрьме, в бывшем Ивановском монастыре. Взгляд Марии рассеян, волосы распущены, на лице печать обреченности. Каждое воскресенье сестры отправляются к тюрьме; приближаясь, видят условный знак в окне (белое полотенце), но сегодня этот знак не появился, и сестры в тоске и волнении.

Из шереметевских имений приходят печальные известия: в Орловской губернии убит священник местной церкви, разбросаны фолианты нотной библиотеки, ими хотели выложить грязную дорогу, но, к счастью, нашелся умный комиссар со странной фамилией Рева и прекратил этот разбой… На роялях устраивают столы, лежанки, бьют венецианские зеркала… Странноприимный дом давно не благодетельствует бедных невест и немощных стариков, закрыта богадельня, да и вся страна превратилась в сборище бедных и убогих людей. Арестована их гувернантка вместе с женихом, притесняется духовенство – особенно тяжело переживает все это Мария Сергеевна…

В комнате раздается громкий телефонный звонок, и Мария Сергеевна бросилась к телефону:

– Слушаю вас…

В трубке отрывисто и быстро заговорили. Она переспросила: «Что? Как вы сказали?» Но уже послышались короткие гудки, телефон дал отбой. Мария Сергеевна медленно повернулась и в глубоком недоумении проговорила:

– Он сказал, что… Гудович и Сабуров… расстреляны…

Анна закричала во весь голос:

– Не может быть! Этого не может быть! Они не могли!..

Ей трудно было поверить, что умных, деятельных людей, ничем не запятнавших себя перед новой властью, просто как заложников в какой-то политической борьбе могли расстрелять.

А Мария Сергеевна так и не поверила странному звонку, она была не в состоянии его воспринять. Но самое главное: пройдет год, второй, третий – она так и не смирится с тем известием. Более того, вообразит, что муж ее просто взят на некую секретную работу…

Брат стоял, молча кусая губы.

В тот день на сердце старого графа легла тяжелая рана, он чувствовал ее жесткий рубец…

…Не прошло двух недель, как снова кулаки заколотили во входную дверь.

– Снова обыск? – тихо спросил граф. – Ищете оружие, а меня считаете Робин Гудом или… атаманом-разбойником? Я же вам сказал: имею коллекцию старинного оружия. В охотничьем домике. Управляющий вас проводит. Оревуар!

Но чекистам вздумалось другое: они решили увести с собой графиню Екатерину Павловну.

– Побойтесь Бога, ребята! Она стара, но зато умна и сейчас покажет вам, где раки зимуют! – Голос у графа поднялся до опасных высот. Но графиня подошла к нему, провела рукой по спине и тихо промолвила:

– Не волнуйся! Я знаю, как с ними говорить! Ты только не волнуйся!..

И вдруг выпрямилась и гаркнула: «Кругом, шагом марш! Ведите меня к Ленину или Троцкому, я все скажу!»

…И тут сердце графа перерезал еще один рубец, он откинулся на подушку и закрыл глаза.

О последнем обыске в доме на Воздвиженке, о том, что произошло в ноябрьскую ночь 1918 года, бесстрастно поведала О. Г. Шереметева, жена Бориса Борисовича:

«10 ноября 1918 года, вечером, около 10 часов ночи, в большой дом (на углу Воздвиженки. – А.А.) приехали несколько автомобилей с чекистами, Петерс во главе. Ворота заперли и произвели обыск. Увезли всю переписку Сергея, все золотые вещи, дневники, в общем на 10 000 000 золотом. Приехали, видимо, с целью арестовать Сергея, но он так плох, что уже несколько недель лежит в постели (у него гангрена ног). К нему ворвались тогда, когда ему делали перевязку. „Вы видите, что здесь умирающий“, – сказала Петерсу Зайцева. Тот остановился и присутствовал при операции. Положение Сергея настолько серьезно, что его не арестовали… Перерыли весь дом и возились до 7 часов утра. Между прочим зашли к Рейхардту и у него сделали обыск, но небольшой. Нас не тронули. Всю ночь мы слышали, как пыхтели, подъезжая и останавливаясь, автомобили, и видели, как в полусвете сновали люди. Мы не могли спать. Боря беспокоился за Сергея и в то же время говорил, что вряд ли возьмут умирающего. Утром мы узнали об аресте. Боря пошел туда. Говорит, Сережа подавлен. Катя спокойна. Солдаты и Петерс [11] Это был тот самый Петерс, при котором потом заработала «чрезвычайка» в Ростове-на-Дону. Чтобы не было слышно криков и выстрелов, там непрерывно работали два мотора. Расстреливали пачками, Петерс присутствовал, и часто за ним бегал сын лет 8–9 и просил: «Папа, дай я!». держали себя крайне вызывающе. Утром зашли в большой дом. Сережа сидит в своей комнате в халате, так же как все последние дни, но возбужден. Катя спокойно рассказывает… Анна очень волнуется за мужа и сына, и хотя говорит о воле Божией, о судьбе, но, видимо, тревога прорывается. Марья спокойна…

Сегодня рождение Сережи. Утром прислали за Борей и сообщили, что ему очень плохо. После обедни пришел о. Парусников приобщить Святых тайн…»

…Через несколько дней, 4 декабря 1918 года, в Варварин день, в лютый мороз, по заснеженным оледеневшим улицам Москвы на простой телеге гроб с телом С. Д. Шереметева увезли на кладбище Новоспасского монастыря. За подводой медленно брели близкие и знакомые, осиротевшие родственники. Он завещал похоронить себя в Новоспасском монастыре, где была усыпальница Романовых и Шереметевых, где похоронена его мать, но – увы! – и после смерти не нашлось ему успокоения.

Монастырь к тому времени превратили в концлагерь, усыпальница была разграблена, разворочена; на территории монастыря хоронить не разрешали. Могила была вырыта за стеной, гроб положили в мерзлую землю за оградой. Памятник, фамилию умершего, просто обозначение не ставили – боялись.

К весне холмик осел, крест кто-то сорвал, на том месте, где лежал прах, рассыпали мусор. И на долгие годы забыли даже самое имя человека, который столь много сделал для истории и культуры России.