Адель Алексеева - Долгое эхо. Шереметевы на фоне русской истории

Всего шесть лет после Соловушки жил граф и – свято выполнял ее заветы, поручения: строил дворец на Садовом кольце, создал лечебницу для больных, прибежище для раненых и одиноких, а еще – выдавал свадебные подарки бесприданницам – все, как завещала она. И верил, что они встретятся в ином мире. А еще писал Завещание сыну.

Дмитрий Николаевич, как и вся фамилия, помнил наказ великого Петра – заниматься культурой, возрождать искусства, растить русских музыкантов и артистов.

Именно при графе Дмитрии Кипренский был послан в Италию для совершенствования в живописи и в Фонтанном доме писал знаменитый портрет Пушкина.

На стенах шереметевских дворцов были изображения бога искусств Аполлона. Однако изучавшие древнегреческую историю знали, что бог этот был весьма противоречив, а в судьбах служителей искусства часто проявлялись черты далеко не лучшие. Не оттого ли о графе Дмитрии Николаевиче писали без достаточного уважения. На наш взгляд это несправедливо – и потому воздадим ему должное, подробнее взглянем на его судьбу.

Юность его была подобна юности будущих героев Толстого, кавалергардов, способных на шалости и капризы. Родственники даже писали о нем «в сумнениях». Однако после 1825 года он очень изменился.

«Молодость свою он провел среди шумных гвардейцев, кавалергардов , – пишет Г.С.Ш., – был поклонником балерины Истоминой, товарищи долго удерживали его от женитьбы. Единственный и богатый наследник, завидный жених, красивый и статный, он пришелся по вкусу дочери Александра I. Царь уже склонялся к этой женитьбе, но граф не желал и слышать о подобной комбинации и решительно уклонился» . Тут же «нашелся А. П. Шувалов, который оказался гораздо покладистее».

Многие упрекали графа в уклончивом нраве, однако что было делать человеку, положением своим поставленному на службу царю и в то же время состоявшему в родстве с будущими декабристами?

Заговор уже «тлел и укоренялся, участники его носили особые железные кольца; такое же кольцо появилось у Дмитрия, но тут в дело вмешался некий Simoni (воспитатель, учитель его) и «сердечным словом уберег отца от пропасти».

14 декабря 1825 года молодой граф должен был ехать к Сенату на подавление восстания. Он отправился на площадь, где нашел свой полк. По Гороховой двигалась толпа. Была сильная гололедица, и лошади скользили и падали… Дали залп, и площадь дрогнула. На глазах Шереметева оторвало руку конногвардейцу барону Велио. Дмитрий Николаевич узнал, что среди восставших немало его родственников, и, не желая участвовать в кровопролитии, стал жаловаться, что болен, а лошадь падает, и повернул назад, к себе на Фонтанку… Однако впечатление того дня осталось в его памяти навсегда. Новое царствование обагрилось кровью, начался суд над декабристами. Пятеро были казнены, сотни осуждены и сосланы на каторгу в Сибирь.

По всей вероятности, с того дня Дмитрий Николаевич стал избегать и царского благоволения, и царской опалы.

Это определило все дальнейшее его поведение. Служил он лениво, без рьяности, подчинялся с равнодушием и все более отходил от царского двора.

Николай I поначалу приблизил графа к себе, сделал флигель-адъютантом и уже благосклонно поглядывал на его жену Анну Сергеевну, поднимал тосты «за флигель-адъютантшу». Однако затем произошло охлаждение. Последовали какие-то действия III отделения – прошел ложный слух – граф отказался от придворной карьеры – и последовала отставка, разрыв с двором. Во времена Николая I такой поступок казался чудовищным.

Дмитрий Николаевич в быту был прост. Никогда не заходил в магазины и ничего не покупал для своего удовольствия. Никакой потребности в роскоши у него не было. Но – любил, чтобы, если гости – так чтоб прием на высшем уровне, чтоб все шло без запинок. Удовольствием для него было помогать нуждающимся втайне…

Сам граф был необыкновенно чуток ко всякому проявлению сочувствия и расположения. Простота в общении и всего более ласковый привет привлекали его в других. Самонадеянность же коробила, а заносчивости он не выносил. Но когда видел искреннее участие, готов был привязаться к человеку горячо и надолго…

Молодой граф был необыкновенно вспыльчив. Нередко этим пользовались, нарочно доводили его до раздражения, чтобы потом ему стало жаль своей горячности, и тогда можно было добиться всего как нельзя проще… Уволить кого-либо было для него сущей бедой.

Он был смешлив, когда подмечал что-либо забавное в человеке или обстоятельствах, очень хорошо передавал иной разговор или происшествие, представляя его в лицах. Но бывали дни, когда на него находила беспричинная тоска и грусть. Он был мнителен, нередко придавал значение случайностям, пылкое воображение его преувеличивало действительность, и он томился мыслями своими, не находя покоя. Зато когда объяснялось недоразумение, он быстро веселел и делался счастливым и довольным…

«Моего отца, – писал С.Д., – многие не понимали, иные считали неискренним, но есть глубокая разница между этим понятием и гибкостью уклончивого ума, с которым вполне совместимы правдивость и искренность убеждений. Убеждениям своим он не изменял никогда…

Часто упрекали его в стремлении отдалиться. Он действительно избегал знакомств и встреч, особенно в последние годы. Отчасти это объясняется тем, что ему трудно было даже показываться на улице. В Москве его стерегли на разных перекрестках, следили за его прогулками и набрасывались на него с различными просьбами и вымогательствами» .

«Что касается любви к музыке, – пишет Г.С.Ш., – то она была у отца наследственная… Музыкальный слух отца был необычайно чуток, звуки голоса его проникнуты были глубоким чувством и способны задеть за живое. В доме всегда был хор, созданный еще Николаем Петровичем и управляемый тогда (хоровым регентом. – А.А. ) Дегтяревым (другом (знаменитого духовного композитора . – А.А .) Бортнянского).

Исстари (в Москве и Петербурге. – А.А. ) давались особые духовные концерты, и шереметевские певчие славились как непревзойденные исполнители духовной музыки. Все иностранцы, бывавшие в столице, слушали этот хор. И у многих тогда восторженно бились сердца и порой даже пробегали мурашки по коже!..

В молодости отец певал в обществе. Ему особенно удавалось пение дуэта Варламова „Пловцы“. В шереметевском имении Покровское положила начало музыкальному образованию и семья Булаховых. Уроженцы Покровского, они были участниками оркестра, хора, а впоследствии прославились как композиторы и певцы. Последний из Булаховых, Петр Иванович, окончил жизнь свою в Кускове в конце 70-х годов.