Владимир Фромер - Ошибка Нострадамуса

Обаяние — непринужденность чувств. Грация — непринужденность движений. Такую женщину не в состоянии запачкать вся скверна мира. Кто-то, кажется Бодлер, сказал: «Могу себе представить Беатриче и бордель, Беатриче, после борделя, бордель после Беатриче, но не Беатриче в борделе».

Интуиция такой женщины намного точнее, чем мужская уверенность. Именно поэтому рядом с великим мужчиной часто оказывается великая женщина. Тот, кто встретит такую женщину хоть раз в жизни, никогда этого не забудет.

Именно это и случилось со мной в то незабвенное петербургское лето. Ее звали Рита. Тогда я еще не знал о существовании великого романа Булгакова, но то, что передо мной королева, понял мгновенно. Она жила в одном доме с Анжеликой, но этажом, ниже, в двухкомнатной квартире, что по тем временам считалось почти роскошью. Ей было двадцать три года, но она уже успела окончить герценовский институт и преподавала российскую словесность в одной из питерских школ. Анжелика в ней души не чаяла.

Прошло столько лет, а я все еще помню тонкие черты матового лица, точеную фигуру, каштановые волосы, заплетенные в тугую косу, огромные, синие, как у Мальвины, глаза и конечно же поступь — легкую, стремительную.

Невозможно передать всю прелесть ее облика. Он, как поверхность пруда, менялся в зависимости от освещения и отражения. Утром, в солнечном блеске, ее глаза казались бездонно-синими. Вечером, при электрическом свете, они превращались в одни сплошные темные зрачки, в глубине которых то вспыхивали, то гасли золотистые искорки.

Рита была старше меня на пять лет — такая разница в возрасте с годами стирается, но тогда я был провинциальным мальчиком, наивным и нуждавшимся в опеке. Разговаривала она со мной дружелюбно-сочувственным, чуть насмешливым тоном.

О себе она почти не рассказывала. Но я все же узнал, что мать Риты — актриса провинциального театра, от которой она унаследовала свою красоту, умерла при ее рождении. Ее, как и меня, воспитала бабушка. Отец Риты, окончивший в свое время ИФЛИ, жил в Петрозаводске, где много лет читал лекции по зарубежной литературе в местном университете. Он был известным библиофилом, обладателем уникальной библиотеки. Рита ею пользовалась с детства, что во многом объясняет эрудицию этой зоркой умницы. Воспитанием дочери отец не занимался. Он, живший в мире книг, был абсолютно неприспособлен к реальной жизни, которая его просто не интересовала.

«У него в жилах вода, а не кровь», — неохотно сказала Рита в ответ на мои расспросы. «Я думаю, что моя мать умерла не столько от родов, сколько от его душевной скудости и бесчувственного отношения. Когда я покинула дом, он сразу же забыл обо мне, словно меня и не было никогда». Я забыл упомянуть о немаловажном факте: Рита была замужем.

Прошло много лет. Давно уже нет на свете никого из героев этой истории, а я, в те редкие минуты, когда прошлое ненадолго обретает вдруг власть над душой, вновь испытываю нечто похожее на зависть и раздражение, вспоминая этого человека.

Его звали Сеня. Он был инженером судостроительного завода и принадлежал к той породе людей, которые все знают, всем довольны и никогда ни в чем не сомневаются. Его ум был прямолинеен и потому неинтересен. К тому же читал он только техническую литературу. Убедить его в чем-то было трудно, ибо доводы, которые ему не нравились, он отметал с ходу. Впрочем, общался я с этим баловнем судьбы недолго, ибо его послали куда-то в командировку.

— Как ты могла выйти за него замуж? — спросил я Риту.

— Сама не знаю, — засмеялась она. — Однажды, когда я шла из магазина домой, за мной увязался какой-то тип. Он сопровождал меня до самого подъезда. На следующий день, направляясь к подруге, я вновь его заметила. Я свернула за угол и остановилась. Когда он почти налетел на меня, спросила:

— Что вам от меня нужно?

Он ответил сразу, словно ждал этого вопроса:

— Чтобы вы вышли за меня замуж.

Через месяц мы поженились. — Рита помолчала и добавила: — Знаешь, он лучше, чем кажется. И вообще женщины редко выходят замуж по любви, но им часто удается полюбить того, за кого они вышли замуж.

Впрочем, я наверно несправедлив к Ритиному избраннику. Сеня был добродушен, обходителен, умел ладить с людьми. У него всюду были связи, и он с легкостью добывал всякие дефицитные товары. К тому же он был профессиональным автомехаником. За гроши приобрел разбитый в аварии «Москвич» и восстановил его своими руками.

Свою жену Сеня боготворил, и Рита ценила его собачью преданность. Но не думаю, что ей удалось его полюбить. «В одну телегу впрячь не можно / Коня и трепетную лань». Рано или поздно это приводит к трагедии.

В течение восьми дней мы с Ритой встречались ежедневно, разговаривали, бродили по городу. Она щедро дарила мне пушкинский Петербург. Петербурга Достоевского она не любила, как, впрочем, и самого Достоевского.

Находиться рядом с красивой женщиной опасно. Может проскочить искра. Не любовь, конечно, но ожог. Противоположность полов вызывает магнитные силы любовного притяжения. Это и есть двигатель жизни. Но мои отношения с Ритой были свободны от душных страстей. Она относилась ко мне, как старшая сестра, а я и помыслить не смел о чем-то дурном в ее обществе.

Белые ночи уже закончились. По вечерам небо было удивительно густого, золотисто-фиолетового цвета.

Мы шли вдоль Мойки, у красноватой линии набережных камней, увенчанных железным решетчатым кружевом. Рита показала мне Зимнюю канавку, над которой, по ее словам, все еще витает тень утопившейся здесь Лизы.

— А вот и Мойка 12, — сказала она. — В этом доме умер Пушкин.

Мы остановились у продолговатого трехэтажного здания с высокими окнами. Его громоздкий выступ почти зависал над спокойной водой. Сквозь расщелины неровных плит узкого тротуара упрямо тянулись вверх тонкие стебли травы.

— После смерти Пушкина его квартира долго сдавалась. внаем частным лицам. Неоднократно перестраивалась. От пушкинской обстановки почти ничего не осталось, — рассказывала Рита. — А в конце минувшего века в апартаментах поэта разместилось Охранное отделение. Пушкинский кабинет заняли жандармы. Там, где умер Пушкин, мучили и пытали людей. Ясно, что ценители пушкинской поэзии отнюдь не стремились туда попасть. Людей в пушкинский кабинет доставляли вопреки их желанию и под конвоем. Теперь в этом доме пушкинский музей, но я так и не решилась в него пойти.

— Почему?

— Боюсь пошлости. Мне говорили, что в квартире Пушкина вывешены портреты его злейших врагов: Бенкендорфа и этого гнусного старикашки Геккерена. — Я засмеялся. — Это не смешно, — сказала Рита.

За десять дней своего пребывания в Ленинграде я узнал о «лучезарной» советской жизни больше, чем за все предыдущие свои девятнадцать лет. Узнал, например, что такое советский массовый профессионализм. Почти каждый советский человек, чтобы организовать свой быт, вынужден заниматься самолечением, самовоспитанием, самообразованием. Он знает, как лечить людей и зверей, как воспитывать детей. Он знает множество самых разных вещей, о которых понятия не имеют люди на Западе, — это помогает ему выжить, но его профессиональный уровень крайне низок.