Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

В Берлине уже тогда говорили про странную роль бывшего варшавского следователя Орлова, известного по проведению ряда следствий по шпионским делам. Ему приписывали, между прочим, осуждение Мясоедова. Теперь в Берлине в Орлове видели советского агента. Был ли он им, не знаю, но позднее его осудили в Берлине за фабрикацию поддельных советских документов, которые он продавал американскому журналисту Кникербокеру.

Через два дня после моего возвращения в Париж пришла телеграмма об убийстве в Берлине Вл. Набокова двумя правыми — Борком [53] Вторым убийцей был Таборицкий С. В., а первый носил двойную фамилию Борк-Шабельский. При Гитлере Таборицкий вступил в НСДАП. и Шабельским. Убит он был на публичном докладе Милюкова, на которого убийцы собственно и покушались. Милюков, при первом выстреле спрятавшийся под стол, уцелел, Набоков же был убит. Это убийство, кажется, все осуждали, и только один Бернацкий возражал против огульного осуждения правого террора, впрочем, надо признать, очень редко проявлявшегося в эмиграции. Кто-то из убийц Набокова — не припомню точно, кто — при Гитлере снова играл роль в эмиграции в Германии.

Через некоторое время дошла до эмиграции весть о преследованиях против Патриарха Тихона. Снова собирались, дабы протестовать против них, принимались постановления, направлявшиеся в разные международные организации, но была ли Тихону от этого какая-либо польза — теперь сомневаюсь. Наоборот, думаю, наши протесты могли скорее повредить ему, если только в Москве с ними еще считались.

Больше всего было тогда разговоров в монархических кругах, обычно сводившихся, впрочем, к мелким дрязгам. Припоминается мне заседание, в которое были приглашены приехавшие из Германии Марков 2-ой и Масленников. В то время намечался монархический съезд, и после долгих колебаний Союз Освобождения решил послать на него делегатов. Не помню, кто они были. Зато помню, что мы их пробирали потом: от работы с образованным на этом съезде Монархическим Советом мы уклонились. Надо, впрочем, сказать, что монархистов-конституционалистов в эмиграции оказалось очень мало.

Громадное большинство монархистов оказалось ярыми абсолютистами, гораздо более правыми, чем крайние правые дореволюционного периода. Были в это время переговоры и с Кириллом Владимировичем или, вернее, с Викторией Федоровной, присутствовавшей при всех разговорах мужа. Когда у Кирилла Владимировича был Шебеко, Виктория Федоровна не дала ни мужу, ни Шебеко сказать ни слова. Сама она нашла возможным сказать фразу о «сентиментализме тех, кто погиб в борьбе против большевиков». Фраза эта возмутила тогда всех, кто выслушал доклад Шебеко об этом разговоре.

Упомяну еще, что одно время около нее вертелись и такие, далеко не чистые личности, как ген. Бискупский и Щегловитов (сын министра).

Вначале Кирилла Владимировича, как монарха, поддерживали все больше моряки, почему и пошла острота, что Елисавету посадили на престол лейб-кампанцы, тогда как Кирилла стремятся посадить кают-кампанцы.

В это время А. А. Половцев мне рассказывал, что когда он был тов. министра в министерстве Иностранных дел, была перлюстрирована переписка какого-то иностранного дипломата в Румынии, передававшего различные сплетни о нашем дворе, указывая, что он узнал их через Викторию Федоровну (она в 1916 г. была в Румынии)

На почве этих взглядов через некоторое время возник «Союз Младороссов», кстати и некстати кричавший про императора Кирилла и императрицу Викторию, но по существу приводивший верную мысль, что восстановление монархии возможно лишь при принятии ею прогрессивной, социалистической программы, которую они формулировали в словах: «Царь и Советы». Инициатором этой группы был Казембек, еще молодой человек, сын лейб-улана и подруги моей жены — Нади Шпигельберг. В правоверных монархических кругах младороссов встретили враждебно, но в монархических массах они одни имели порядочно активных сторонников. Отмечу, что в Париже появился тогда еще и другой кружок, возглавляемый одним из молодых Ширинских-Шихматовых, сыном бывшего обер-прокурора Синода, называвший себя национал-большевиками и принимавший почти всю социально-экономическую программу коммунизма.

Своего рода сенсацию произвело обращение к эмиграции великого князя Александра Михайловича, не потому, чтобы оно заслуживало бы этого по существу, но потому, что великий князь заявил, что это воззвание продиктовано ему свыше.

В июле обе наши дочери поехали в Англию, первоначально к бывшей их гувернантке Miss Dot, которая во время войны потеряла мужа, убитого в бою во Франции. Так как он был пастором в Hastings, то ей оставили там пожизненно квартиру. Сюда она и пригласила наших девочек, как paying guest [54] Жильцы в частном пансионате. . Отсюда Анночка поехала в Лондон, где находился тогда Бахметев, давший ей работу на несколько дней (он знал ее по парижскому посольству). Затем к ней присоединилась и Марина. Вернулись они через три недели, очень довольные своей поездкой.

Бахметев предложил тогда Анночке перейти вообще на службу к нему в Нью-Йорк, где после закрытия посольства в Вашингтоне он открыл полуофициальное представительство. Предложение это ей улыбнулось, хотя мы и боялись разлуки на долгий и неопределенный срок, но так как мы вообще не производили никогда давления на детей, то в ноябре она и уехала. После этого мы ее видели только в два ее приезда в Европу. Представительство Бахметева продержалось меньше года, но после его закрытия Анночка быстро находила работу и жила, по-видимому, недурно, ибо зарабатывала благодаря знанию языков и стенографии на них хорошо. При приезде в Соединенные Штаты на нее набросились журналисты, чтобы интервьюировать ее, и она попала в газеты, вместе с своим портретом. Курьезно, что первым вопросом был, не родня ли она царю? Отмечу кстати, что журналисты интересуются в Соединенных Штатах пассажирами только 1-го класса; Анночка, по указанию Бахметева плыла именно в нем, дабы не было иммиграционных затруднений. Однако, несмотря на это, как незамужнюю ее поместили сперва в какую-то гостиницу для девушек и освободили оттуда лишь по заступничеству представительства.

Прослужила она затем некоторое время у сенатора Франса, интересовавшегося русскими делами и ездившего в Россию. По возвращении, в его сообщении печати было характерно, что он счел нужным отметить, что Россия гораздо честнее Соединенных Штатов. Пробыл он сенатором один срок, причем Анночка потом говорила, что его выборы обошлись ему в два миллиона долларов.

В 1928-м году Анночка вышла замуж за бывшего русского политического эмигранта Фокса [55] Юлия Борисовича Фукса. , значительно старше ее, несмотря на это Анночка была с ним дружна и счастлива до самой их гибели в 1933 году. Анночка была всегда более левых взглядов, чем мы, и брак сблизил её с советскими кругами. Фокс одно время работал в «Амторге», и все время находился с ним в торговых отношениях. После их женитьбы Анночка оставила службу, но общий кризис 1929 года очень тяжело отозвался на делах Фокса, и он еле избежал банкротства. Анночке пришлось вновь начать работать, и она поступила тогда в Советский Красный Крест, в те годы до известной степени заменявший консульство до официального признания Рузвельтом советского правительства. У Анночки был очень приветливый характер, и ее все любили. Была она и умной, и культурной женщиной с самостоятельным мышлением, а в делах ее очень ценили, ибо она разбиралась в них прекрасно.