Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

Дальнейшее распределение муки производилось распоряжением управ. Большие споры вызвало установление продажной цены на муку. Себестоимость ее определялась от 2 до 2,40 руб. за фунт. Так как, однако, у армии денег совершенно не было, то Поляков решил значительно повысить ее цену, дабы доходами от нее покрыть другие расходы армии. Скачек был, однако сделан очень резкий, а именно: до 10 руб. за фунт, что вызвало положительно всеобщий вопль. После довольно продолжительных переговоров, в коих Поляков упорно не хотел уступать, цена эта была понижена до 5 рублей, что внесло сряду значительное успокоение, а уборка нового урожая освободила совсем армию от забот о снабжении хлебом деревни, что значительно облегчило и ее финансовые трудности, хотя и временно. Тем не менее, на довольствии осталось после отхода от Пскова и Ямбурга около 54 000 человек, тогда как собственно в армии было всего 18 000. Объяснялось это тем, что, не имея возможности выплачивать своим служащим жалованье деньгами, армия была вынуждена хотя бы только кормить их и их семьи. Паек, состоявший обычно из хлеба или муки и бекона, получали и железнодорожники, и гражданские служащие.

Отмечу также, что, благодаря нахождению армии в чужом крае, где найти работу было крайне трудно даже здоровому, громадное большинство инвалидов и слабосильных по выписке из госпиталей возвращалось в свои части, невероятно увеличивая их обозы. Мне указывали, например, полк, в коем на 200 бойцов приходилось 800 нестроевых едоков. Условий первоначального поступления продовольствия от американцев я не знаю. Позднее же, в предвидении взятия Петрограда, генералом Гермониусом был заключен в Париже с американским правительством особый договор, согласно которому и получалось продовольствие для населения, из запасов коего, находившихся в Финляндии, в случае нужды производились позаимствования и для нужд армии. Расплата за эту муку была отсрочена на очень отдаленные сроки. Американцы же производили и дополнительное усиленное питание детей. Мне пришлось видеть их столовую в Гдове, работавшую уже в то время, когда, например, у городского головы еще угощали гостей одним кипятком, за неимением чая. Нечего и говорить о том громадном значении, которая эта американская помощь имела.

Я уже не раз упоминал про недостаток средств, с которым армии все время приходилось бороться. К этому вопросу я и перейду. Платежным средством были царские рубли, керенки и эстонские марки. Последние принимались всюду и всеми, царские рубли тоже принимались, керенки же шли очень туго. Последним повредила сама же армия, издавшая приказ о приеме их во все казенные платежи в половинной против царских рублей стоимости. Балахович этого приказа долго не признавал, и наоборот, сажал в тюрьму тех, кто не принимал керенок в полной стоимости. Большевистские рубли, Пятаковские и другие, были объявлены не имеющими ценности, что тоже следует признать крупной ошибкой, ибо вызвало недовольство населения, у которого эти деньги главным образом и были. Кроме того, во время осеннего движения на Петроград, вновь освобожденные города, особенно Луга, оказались в крайне тяжелом положении, ибо только большевистские деньги и оставались у населения, и с их аннулированием не на что стало покупать у крестьян их продукты. Естественно, возник вопрос о выпуске армией своих денег. Еще когда начальником штаба был Валь, он предлагал начать печатание армией керенок. Эту идею, по-видимому, дал захват в одном из большевистских поездов типографского станка для их печатания. За это говорила легкость распространения их среди населения и невозможность для большевиков, в случае отхода белых, карать за их принятие.

Были сделаны все приготовления (еще летом 1919 г. в штабе хранилась краска для их печатания), но по «моральным» соображениям осуществлено не было. Мне кажется, что прав был скорее Валь, ибо, если говорить о моральной стороне вопроса, то еще можно спросить, что лучше — давать ли населению бумажки одного сорта с большевистскими или же такие, за которые может грозить наказание. Кстати, в Пскове Балахович и тут поступил по-своему, и стал печатать керенки, и, по-видимому, не ощущал того денежного голода, который наблюдался в армии, в которой было решено выпустить свои деньги. В Нарве в июле и появились десятирублевые бумажки за подписью Родзянко. Принимали их более или менее всюду, брали их и эстонцы, но так как уже в это время было известно, что вскоре должны появиться деньги, печатаемые по распоряжению Юденича в Стокгольме (про которые ходил слух, что они будут гарантированы английскими фунтами), то бумажки Родзянко, которых и выпущено было немного, имели лишь весьма ограниченное обращение.

Позднее они были заменены деньгами Юденича. Эти последние были выпущены в середине августа: красивого рисунка, с орлом с очень широко распростертыми крыльями, почему их прозвали крылатками, и прекрасной работы. Они, однако, гарантированы ничем не были, если не считать за гарантию напечатанной на них фразы, что за них будет выплачено по одному фунту стерлингов за каждые 40 рублей. Дня два после их выпуска эти бумажки обменивались в Ревеле на эстонские марки, даже с премией. Затем еще дня два они обменивались al pari [26] По номиналу. , а после этого, когда все, получившие ими жалованье сразу за два-три месяца, стали выбрасывать их на рынок, началось острое падение их курса. Образовавшееся в это время правительство Лианозова начало было вести с эстонским правительством переговоры об установлении твердого курса для обмена «крылаток» на марки, но время было упущено, и падение их курса сделало всякие переговоры напрасными. Обесценение их шло столь быстро, что, например, в ноябре, когда при отходе 1-й и 6-й дивизий эстонские войска разграбили обозы этих частей, то они топили печки мелкими купюрами этих денег.

Недостаток денег ощущался, впрочем, главным образом, в тылу. На фронте он замечался гораздо слабее, преимущественно при стоянии на месте или отходе. При наступлении обирание пленных красноармейцев давало войскам недостающие средства. Простота взглядов развивалась при этом чрезвычайная: мне пришлось, например, слышать рассказ одного офицера, ранее бывшим дежурным офицером Пажеского корпуса, как он был совершенно ограблен взявшими его в плен белыми, и как чрез несколько дней, будучи уже белым офицером, он возместил свои потери на следующих пленных. Я далек от мысли, что подобные факты были общим явлением, но и то, что о них мог спокойно рассказывать бывший воспитатель военного юношества, являлся очень характерным.

Чтобы покончить с вопросом о деньгах, упомяну еще о крупной спекуляции, которая имела место в Гельсингфорсе во время осеннего движения на Петроград, хотя, к чести армии, она никакой связи с ней не имела. Царские рубли, упавшие к осени 1917 г. до 13 % своей стоимости, после большевистского переворота стали быстро подниматься в цене, и дошли до 45 % номинала. Помогло этому запрещение большевиками вывоза рублей за границу, а с другой стороны, как я уже говорил, усиленная скупка их немцами, нуждавшимися в них для платежей в занятой части России, особенно в Юго-Западном крае. С заключением перемирия на Западном фронте, рубль немцам стал более не нужен и начал опять падать, и ко времени осеннего наступления Юденича на Петроград стоил в Гельсингфорсе не больше 60 пенни. К этому моменту и была приурочена спекуляция, о которой я упомянул выше. В Гельсингфорс пришла телеграмма из Ревеля о взятии якобы белыми Петрограда. Курс рубля был сряду взвинчен почти до двух марок, и момент был использован спекулянтами для продажи сделанных ими крупных запасов их. Известие о взятии Петрограда, однако, не подтвердилось, и рубль сряду вернулся к своему прежнему уровню. Больше всего, как утверждали, нажился на этой спекуляции Дм. Рубинштейн, петроградский банкир, с громкой, но далеко не идеальной репутацией. Называли громадные цифры его барышей, но что здесь верно, сказать трудно. Источник, откуда была отправлена телеграмма о взятии Петрограда, остался невыясненным, но подозревали, что все это было придумано Рубинштейном. (Любопытно, что сын этого известного всей России мошенника, оказавшийся в Соединенных Штатах тоже с деньгами, был после войны привлечен там к суду за уклонение — по-видимому, за взятку — от военной службы). Летом 1919 г. прошел слух о подделке большевиками иностранных денег. Слух этот обеспокоил особенно Banque de France, и я встретил сперва в поезде, а затем в штабе, в Нарве, двух его представителей, ездивших на фронт в штаб Палена, чтобы проверить справедливость этого слуха. Вернулись они успокоенными, ибо слухи оказались ни на чем не основанными.