Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

По-видимому, в этом проекте проводилась мысль о привлечении в состав Главного и местных управлений Красного Креста представителей органов самоуправления и вообще об установлении более тесной связи их с местными общественными организациями. Однако, это-то и послужило, по-видимому, тем камнем преткновения, через который проект нового Устава не смог перебраться. Как я уже говорил, у старого нашего правительства органы местного самоуправления всегда были под большим подозрением, и посему предоставление им решающей роли в Главном Управлении Красного Креста могло изменить отношение к нему правительственных кругов и лишить его права на получение тех сборов, о которых я уже говорил выше и которыми Красный Крест, главным образом, и жил. Каждый раз, как заходил вопрос о реорганизации Главного Управления, это-то и вызывало его отложение. Скажу даже более — этот страх удерживал и вообще от всякого сближения с организациями, созданными местным самоуправлением, а в первую очередь с Всероссийским Земским Союзом. Когда, например, зимой, кажется, 1912–1913 года выяснилась необходимость оказания врачебно-питательной помощи населению некоторых постигнутых неурожаем восточных губерний и была решена посылка туда отрядов Красного Креста, то я внес в Главное Управление заявление о необходимости попытаться установить по этому поводу связь и сотрудничество с Земскими Союзами с временным привлечением в состав Главного Управления представителей этого Союза. Это заявление было, хотя и в весьма любезной форме, но, тем не менее, похоронено по первому разряду; ко мне присоединились только А. И. Гучков и В. С. Кривенко.

В результате всего этого война застала Красный Крест с устаревшим Уставом, в котором роль главноуполномоченного и его права и обязанности обрисовывались в соответствии с прежними условиями военной организации, совершенно не отвечавшими новому положению, да и то в самых общих чертах. Ввиду сего, пришлось в течение первых же дней по объявлении войны выработать особый для главноуполномоченного наказ, в котором указать хотя бы самые общие пределы его прав и обязанностей. При этом пришлось определить, тоже в самых кратких чертах, и положение представителей Красного Креста при отдельных армиях — особоуполномоченных, должность которых признавали необходимой на основании опыта японской войны. В военных положениях эта должность предусмотрена не была, но оказалась настолько отвечающей потребностям, что в сентябре 1914 года она была уже, так сказать, узаконена новым положением о санитарном отделе штаба армии, выделившим санитарную часть армии в самостоятельный отдел штаба.

Так как не был разработан вопрос о самом строе управления Красного Креста на фронте, то не были и намечены кандидаты для замещения ответственных в нем должностей, и пришлось наскоро их подыскивать. Наиболее видным кандидатом из состава Главного Управления являлся А. И. Гучков, но у него еще недавно было столкновение с Сухомлиновым, а этот последний все еще был военным министром, и посему кандидатура Гучкова на место главноуполномоченного отпала (главноуполномоченные Красного Креста утверждались именно этим министром). Кроме того, сразу стали говорить про кандидатуру другого члена Главного Управления, члена Гос. Совета и бывшего товарища министра земледелия Б. Е. Иваницкого, уже с успехом исполнявшего обязанности главноуполномоченного в мирное время. Он и был назначен и исполнял с кипучей энергией свои тяжелые обязанности на Юго-западном фронте до октября 1917 г., сумев, несмотря на свой крайне горячий нервный характер, высоко продержать все время знамя Красного Креста. Во время гражданской войны Б. Е. Иваницкий стоял во главе Красного Креста у Деникина и Врангеля, а с 1921 г. работал в Париже, будучи товарищем председателя Главного Управления Красного Креста, и фактически возглавлял особую его Комиссию, руководящую работой Красного Креста за границей. К сожалению, за эти годы нервность Иваницкого еще больше увеличилась и подчас заставляла думать о его ненормальности.

Кандидата на вторую должность главноуполномоченного подыскали не без затруднений, ибо хотели назначить его непременно из членов Главного Управления. Но нужно было спешить, и уже через день было решено, что им будет генерал-майор Д. Я. Дашков, очень порядочный и хороший человек, близкий по своей прежней службе ко двору и давно работавший в Красном Кресте, но до того времени никогда не занимавший крупных административных должностей. Он был назначен на Северо-Западный фронт, и именно к нему я и был назначен помощником. Ильин мне прямо сказал, что назначить меня сразу главноуполномоченным нельзя в виду моего малого опыта в красно-крестном деле, но что он надеется на меня, чтобы выручать Дашкова, и ленивого и неумного. Когда я ушел от Дашкова, он продержался один всего два месяца и был заменен генералом Волковым, управляющим Кабинетом Двора Его Величества, человеком дельным, но неприятным. В число особоуполномоченных при армиях были назначены видные общественные деятели, члены Гос. Думы 3-го и 4-го созывов А. И. Гучков, Г. Г. Лерхе, Н. И. Антонов, князь И. А. Куракин и выборный член Гос. Совета М. А. Стахович.

Между тем, пока еще только начинались переговоры о всех этих назначениях, положение все более усложнялось и быстро шло к развязке. Еще 18-го утром надеялись на возможность мирного исхода, а уже 19-го днем германский посол граф Пурталес передал министру иностранных дел Сазонову ноту об объявлении Германией войны России. Петроград принял войну спокойно; даже больше — еще в начале июля в Петрограде и его окрестностях состоялись массовые забастовки фабрично-заводских рабочих, которые ставили в связь с агитацией германских агентов, но как только появились известия о начале конфликта с Германией, то точно по мановении руки все эти забастовки прекратились. Замечу, кстати, что о конфликте с Австрией никто не говорил. Возмущались ультиматумом Австрии к Сербии, но для России Австрия как будто не существовала. Для всех было ясно, что Австрия одна ничто и что все, что она делает, подсказывает ей Германия. Поэтому даже в простом народе о войне с Австрией не было почти разговоров, все мысли, все вопросы сводились неизбежно к Германии. В тех кружках, которые образовывались около объявлений о мобилизации, около газетчиков, в трамваях — везде шла речь о Германии и почти исключительно о Германии.

Однако ненависти к немцам в то время еще ни у кого не было, и почти все считали, что собственно немецкий народ сам войны не желает, а его толкает на нее правительство и его император, жаждущий военных лавров, Вильгельм II. Враждебное отношение к немцам появилось лишь позднее, когда получились известия об обращении их с русскими, которых война застала в Германии, а особенно тогда, как то с одного, то с другого фронта стали приходить рассказы о жестоком обращении с нашими пленными и особенно с ранеными. Однако, несмотря на отсутствие враждебности к немцам, отношение к войне было совсем иным, чем в 1904 г.: та война была непонятна и потому непопулярна, эта же не требовала объяснений, и все сознавали, что рано или поздно, несмотря на все миролюбие России, без нее было не обойтись.