Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

В Академии Янушкевич ничем особенно себя не проявил, если не считать предъявленного им главе молодых профессоров талантливому полковнику Головину требования о представлении на цензуру Академии всех его сочинений, что имело следствием уход из Академии как Головина, так и двух других молодых профессоров. На пост начальника Генерального штаба Янушкевич был назначен всего весной 1914 г. на место генерала Жилинского, заменившего умершего тогда Варшавского генерал-губернатора генерала Скалона. У Жилинского были дурные отношения с Сухомлиновым, и потому последний постарался освободиться от него, хотя бы с повышением, и заменить его человеком более податливым. Янушкевич, при всех его прочих качествах, совершенно не обладал боевым характером, и посему был довольно бесцветен, и мешать Сухомлинову не мог.

Три месяца пребывания в должности начальника Генштаба не могли, конечно, дать Янушкевичу необходимых познаний в стратегическом и мобилизационном деле, и посему вполне естественно, что в Ставке он был быстро заменен генерал-квартирмейстером генералом Ю. Н. Даниловым. Этот последний являлся фигурой совершенно иного рода. Занимая в течение ряда лет должность генерал-квартирмейстера Генштаба, он руководил в нем разработкой всех наших оперативных планов и был посему вполне в курсе как того, что было у нас известно о намерениях противника, так и того, что мы сами в состоянии сделать. Вполне естественно, что руководящая роль в Ставке перешла к нему, а следовательно и то, что на его долю выпала в этом периоде немалая толика всякого рода осуждений. Мне пришлось с ним познакомиться в Гос. Думе и я вынес о нем впечатление как о человеке весьма умном и работящем. В тех случаях, когда ему приходилось излагать в Комиссии Государственной Обороны некоторые секретные предположения Военного министерства — например, об усилении крепостей — он делал это значительно сжато и ясно, видимо вполне владея всем материалом. Оставив Ставку, он был назначен сперва командиром 25-го корпуса, а затем 5-й армии, и на обоих этих должностях держал себя очень хорошо, хотя, правда, в выдающихся боевых операциях ему не пришлось тут принимать участия. В общем, я бы сказал, что это был один из умнейших и образованных русских генералов.

Возвращаюсь теперь к моей встрече с генералом Янушкевичем на выходе в Зимнем Дворце. Я тут узнал от него, что по полученным сведениям германцы сосредоточивают все свои войска на Французском фронте и что к нашему фронту перевозок не наблюдается. Вместе с тем, на мой вопрос он дал мне указание, что следует эвакуировать в тыл все красно-крестные учреждения из местностей, лежащих западнее линии Рига-Вильна. На другой мой вопрос, будем ли мы наступать в связи со сосредоточением немцев на Западном их фронте, он затруднился мне ответить, что впрочем было вполне понятно в виду полной еще неясности положении.

На следующий день, 22-го июля, к 4-м часам дня я был на товарной станции Варшавской железной дороги. Эшелон уже был посажен, и заканчивались только некоторые приготовления. Та к как станция расположена вдали от города, то постороннего народа почти не было — собралась только группа родных и близких, уезжающих с эшелоном. Минута была волнующая: сознание той опасности, на которые идут уезжающие, страх за их судьбу, уверенность, что многие назад не вернуться, делали ее незабываемой. Вместе с тем, благодаря слезам родных, последним их благословениям и все повторяющимся последним поцелуям матерей и жен, она была глубоко трагичной. Я ехал не в бой, и мог поэтому относиться гораздо спокойнее к той драме, которая передо мной происходила, и, тем не менее, она глубоко захватывала. Но вот раздался последний сигнал, поезд начинает медленно двигаться, раздается «ура» отъезжающих и части провожающих, другая часть которых в это время горько рыдает, а одна из женщин, две недели тому назад обвенчавшаяся с вольноопределяющимся Катковым, падает в обморок.

Командиром эскадрона был командир шедшего в нем 3-го эскадрона Конной Гвардии ротмистр барон П. Н. Врангель. Горный инженер по образованию, он первоначально начал службу по гражданскому ведомству, во время японской войны был призван в Забайкальские казаки и после войны остался на военной службе, перейдя в Конную Гвардию, в которой отбывал первоначально воинскую повинность. Пройдя прекрасно курс Военной Академии, он не пошел затем в Генштаб, а вернулся в родной полк, в рядах которого и пошел на войну. Любопытно, что в Академии он был на одном курсе с будущим маршалом Шапошниковым, и все время у них шло соревнование за первое место. Победил Врангель, как мне говорил один общий их товарищ, благодаря его большому апломбу; надо отметить, и в Конном полку посмеивались над любовью Врангеля пускать пыль в глаза. Позднее он был назначен полковым командиром, и ко времени революции был уже генералом и командовал казачьей бригадой. Роль его в гражданской войне, и особенно в Крыму, всем известна. Кроме него в эскадроне шли офицерами мой брат и несколько совсем молодых офицеров, из них отмечу поручика Каткова, очень милого, образованного и серьезного человека и его брата, вольноопределяющегося, милого юношу, только в мае окончившего курс Московского Лицея.

Меня поместили в одном купе с числившимся в полку флигель-адъютантом полковником Козляниновым. Несмотря на его чин, военного в нем было мало; по крайней мере, он несколько раз принимался говорить о том, что он не представляет себе, как он будет воевать, и выражал надежду, что к декабрю, когда в Петроградском балете начинаются интересные спектакли, война уже закончится. Кроме мужчин в вагоне были и две дамы — жены Врангеля и моего брата, обе сестры милосердия, ехавшие до Вильны, дабы там начать работать в местных учреждениях Красного Креста.

Как офицеры, так и солдаты, среди которых запасных было очень мало, шли на войну очень весело, совсем не чувствовалась в них тревога перед грозной неизвестностью. Молодежь расспрашивала Врангеля и моего брата, проделавших всю японскую войну, о разных практических вопросах, но все это делалось совершенно спокойно. Военный опыт старших офицеров сказывался уже здесь, далеко еще от фронта, в целом ряде мелочей, и при отправке, и в движении.

Между прочим, помнится мне, как Врангель на одной из станций подозвал к себе одного унтер-офицера, чтобы отдать ему какое-то приказание. Фамилия этого унтер-офицера почему-то запомнилась мне, и вспомнилась через полгода, когда я услышав рассказ одного из офицеров полка про гибель этого и другого унтер-офицера: их эскадрон во время Августовских боев, в сентябре, должен был под давлением германцев отойти, причем оба они, серьезно раненые, не могли быть вынесены. Через несколько часов, получив подкрепления, эскадрон перешел в наступление и вновь занял свою прежнюю позицию, на которой и нашел обоих этих унтер-офицеров, но уже убитыми, с снесенными саблями черепами и с выковырянными остриями сабель мозгами, лежавшими тут же рядом.