Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

В Гатчине вокзал был переполнен, и эшелон провожали криками «ура», но ничего особенного здесь не было, зато на следующих станциях проводы имели везде трогательный и часто величественный характер, особенно на Сиверской, где в конце июня Конная Гвардия была на сторожевке и где тогда и офицеры, и солдаты свели много знакомств. Повсюду солдат одаряли сладостями, фруктами, чаем, сахаром и папиросами, многие совали им деньги. При отходе эшелона везде гремело «ура» и почти везде пели «Боже, царя храни». Словом, бóльший подъем трудно было себе представить. Благодаря всем этим проводам, лишь поздно ночью удалось нам всем улечься, чему, впрочем, способствовало и приподнятое у всех нервное настроение. На следующее утро настроение на станциях было уже не то: вместо русской массы здесь видны были больше евреи, которые относились к проходящим войскам безразлично, русских было немного, и только иногда бывало видно, как к солдату подойдет какая-нибудь женщина и сунет ему белого хлеба, яблоки или иную какую-нибудь снедь.

Перед входом на станцию Вильно, уже поздним вечером, нас довольно долго продержали у семафора. Кое-кто уже спал, женатые офицеры проводили последние минуты с женами своими, я же гулял вдоль полотна с младшим Катковым, делившимся со мной своими опасениями за судьбу своих близких в случае, если он будет убит, в чем он был уверен — предчувствие, которое его не обмануло.

Около 12 часов ночи мы были в Вильне. Вокзал оказался переполненным. Всюду, где было только возможно, лежали и спали люди, большею частью целыми семьями; в громадном большинстве это были евреи. Как оказалось, комендант крепости Ковно (тогда это был, кажется, приобретший себе позднее позорную известность своим бегством из крепости, когда некоторые форты ее были заняты немцами — генерал Григорьев) распорядился срочно выселить из города Ковно все еврейское население, и вот часть его я и видел перед собой. Впервые увидел я тут сцену, подобные которым позднее — в 1916–1917 гг. — стали обычными: отходил поезд на Минск, и при мне, ожидавшая его толпа, брала его приступом — влезала не только через двери, но и через окна, кое-как протаскивала затем багаж. Но, конечно, не всем это удавалось, и по уходе поезда на платформе осталось порядочно багажа, который не смогли втащить в вагон, и среди него несколько горько плачущих женщин и детей, прочие члены семей которых уехали с поездом, невольно разлученные с ними. Начиналось знакомство с ужасами тыла войны.

Проехав от вокзала несколько шагов, у узких Остробрамских ворот, я был задержан Оренбургским пехотным полком, выступавшим из города на фронт уже во вполне мобилизованном виде. Кроме этого, в эту чудную летнюю ночь война не сказывалась в городе ничем.

На следующее утро я отправился первым делом в лагерь, где помещался еще штаб командующего войсками округа, генерала Ренненкампфа, назначенного ныне командующим 1-й армией. О личности этого генерала, которого я видел лично всего-навсего 2 или 3 раза, много говорить не приходится: по всему, что о нем приходилось слышать, это был тип средневекового кондотьера. Лично очень храбрый, сам прекрасный кавалерист, он был очень хорош на должностях до корпусного командира включительно, и во время японской войны оказался одним из немногих генералов, заслуживших себе хорошее боевое имя. Но, к сожалению, уже тогда слишком свободное расходование им казенных денег вызывало на него немало нареканий. Тем не менее, это был один из тех генералов, на которых перед войной более всего надеялись.

Как известно, эти надежды совершенно не оправдались, и уже к началу 1915 года Ренненкампф был сменен, причем некоторые его хозяйственное операции вызвали судебное расследование. Насколько сам Ренненкампф был виноват в своих ошибках, главнейшими из которых называли то, что он дважды — в Августовских боях и под Лодзью — выпускал уже совершенно окруженные крупные неприятельские силы, или сколько тут было вины Мясоедова, о котором я уже говорил выше и которого Сухомлинов успел всучить Ренненкампфу на должность начальника контрразведывательного отделения его штаба, заблаговременно якобы передававшего немцам все оперативные распоряжения штаба армии. Кроме того, за немногие месяцы командования армией, Ренненкампф успел совершенно похоронить и свою прежнюю боевую репутацию, и сделать свое имя одним из тех, которых более всего винили в наших неудачах начала войны.

И от Ренненкампфа, и от начальника его штаба я не узнал ничего, кроме того, что немцы на нас наступают и что наше сосредоточение производится западнее, чем предполагалось. Не смог мне ничего сказать и мой старый знакомый по Гельсингфорсу генерал Янов, назначенный начальником этапно-хозяйственного отдела штаба 2-й армии. Та к как «Положение о полевом управлении армией» было получено всего за несколько дней, то Янов едва успел сформировать свое управление, а между тем дело не ждало, и он должен был выполнять всю громадную работу и по мобилизации военного округа, и по снабжению армии, готовившейся к наступлению. Меня наиболее интересовало положение санитарной части, но и в этом отношении я ничего не узнал. Было известно только, что госпиталя начнут подходить только после окончания перевозки войск и что посему первое время положение войск в санитарном отношении будет весьма печальным. Более же детального я не мог узнать ничего: не могли мне сказать даже ничего про 2-ю армию, примкнувшую к левому флангу первой и входивший вместе с ней в состав Северо-Западного фронта.

Упомянув про Янова, отмечу, что именно он явился причиной расследования хозяйственных операций Ренненкампфа. Уже вскоре после начала войны последний, войдя в соглашение с несколькими евреями, решил заключить с ними крупный контракт на поставку армии разных продуктов на несколько миллионов рублей. Та к как контрактовые цены были очень высоки, то Янов сделал Ренненкампфу представление о невозможности заключения этого контракта. Ответом явилось, однако, категорическое приказание заключить контракт. Янов контракт подписал, но вместе с тем донес о данном ему приказании в Штаб фронта, последствием чего явилось расследование, а затем и устранение Ренненкампфа и предание и его, и Янова суду, который, впрочем, Янова оправдал.

Не узнав, таким образом, ничего существенного в штабе, я отправился к губернатору Веревкину, чтобы выяснить возможность получить помещение под Управление главноуполномоченного Красного Креста, под имевшие засим прибыть в Вильно госпиталя и, наконец, под красно-крестный склад нашего района. Под Управление нам отвели помещение Канцелярии генерал-губернатора, госпиталя же разместились в учебных заведениях, а складу пришлось устроиться на фабрике вышивок на станции Вилейке.