Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Итак, когда 19-го днем стало известно, что война уже факт, то в общем настроении перемены от этого не произошло, тем более, что за последние дни на мирный исход мало надеялись. Мобилизация шла так, как все было назначено. 18-е было первым ее днем, и 19-го уже повсеместно происходила явка запасных, начинался осмотр лошадей, местами повозок, и готовилась реквизиция автомобилей (закон о ней еще не успел пройти через Гос. Думу, и пришлось теперь проводить его в спешном порядке). Вообще все наши мобилизационные планы оказались выработанными отлично, и мобилизация прошла великолепно. В первые дни ее эшелоны приходили на фронт с удивительной точностью, опаздывая всего на час, полчаса. Позднее, вследствие неизбежных при такой напряженной работе случайностей, вроде, например, крушений поездов и т. д., запоздания увеличились, но и то серьезного значения не имели.

Уже 19-го утром выяснилось, что назначение Иваницкого и Дашкова главноуполномоченными состоится, равно как и мое, и вместе с тем, я столковался с Дашковым, что через несколько дней я поеду вперед в Вильно, где предполагалось первоначально поместить наше Управление, а он останется в Петрограде для сформирования всего штата Управления. Некоторые ближайшие помощники главноуполномоченного были, однако, намеченными при мне. Наиболее важным было, конечно, замещение должности заведующего медицинской частью Управления — этой наиболее существенной его отрасли, при которой все остальные являлись лишь служебными. Уже в японскую войну приобрел себе репутацию отличного фронтового работника тогда всемирно известный хирург, Юрьевский профессор Цеге-фон-Мантейфель. Он и был избран на должность заведующего медицинской частью нашего фронта. К сожалению, выбор этот оказался неудачным, ибо, как вскоре выяснилось, у него вовсе не было административного таланта, а кроме того канцелярская работа, которой ему неизбежно приходилось отдавать много времени, его совершенно не интересовала, и он ею тяготился. Та к что осенью 1915 г. он охотно переменил эту должность на другую, тоже фронтовую. Положение Цеге осложнялось при том еще тем, что несмотря на долгую службу в России и на то, что он многие годы читал лекции по-русски, говорил он по-русски очень неправильно и с сильным немецким акцентом, что при той осторожности, которая очень быстро возникла на фронте ко всему немецкому, создавало по отношению к нему известную атмосферу предубежденности.

За эти дни выяснилось также, что в первые же дни ряд учреждений Красного Креста может быть сразу двинут на фронт (вопрос был в получении поездов для них, ибо под особой рубрикой красно-крестные учреждения в мобилизационных расписаниях не фигурировали), и каковы будут те ближайшие задачи, выполнение которых на меня будет возложено. Было решено, что уже 22-го я выеду из Петрограда. Пассажирских поездов уже не было, и посему для быстроты переезда я попросил меня взять в один из отходивших в этот день эшелонов Конной Гвардии, в числе офицеров которого находился мой младший брат. Командир полка, позднее гетман Украины — Скоропадский, дал на это разрешение, и оставалось только закончить ко времени отъезда все мои дела. 20-го вечером приехали в Петербург Катя с детьми, чтобы попрощаться со мной. Та к как пассажирские поезда не ходили, то они приехали на автомобиле, сразу после этого сданном по реквизиции военному ведомству.

21-го июля (ст. ст) по случаю объявления войны был торжественный выход в Зимнем дворце. Настроение у всех было приподнятое, и речь Государя, в которой он заявлял о твердом своем намерении не класть оружия, пока хотя бы один неприятельский солдат останется на русской земле, вызвала бурные крики «ура»; некоторые из молодых офицеров в порыве воодушевления выхватили шашки и размахивали ими по воздуху. Можно было с уверенностью сказать, что с речью Государя были согласны сплошь все присутствующие в этот день во дворце.

Встретил я на выходе начальника Генерального штаба генерала Янушкевича, только что назначенного начальником штаба Верховного Главнокомандующего, и великого князя Николая Николаевича. Кто будет верховным главнокомандующим, по-видимому, оставалось невыясненным до последней минуты; по крайней мере, еще зимой 1913–1914 г. один из видных чинов Военного министерства, генерал Н. А. Данилов, передавал мне, что когда Сухомлинов попытался выяснить этот вопрос при общем докладе Государю о разных мобилизационных предположениях, то получил ответ: «А почему бы мне не взять это на себя?». После сего вопрос этот, как говорят, более не возбуждался вновь до самой войны. Почему теперь Государь не принял сразу сам на себя этих обязанностей, не знаю. Быть может, Сухомлинов прямо указал ему на великого князя Николая Николаевича, и он, по свойственной ему нелюбви к прямому отклонению предлагаемого ему, подчинился этому указанию; быть может, причина была иная, но, во всяком случае, был избран кандидат наилучший из всех, которых можно было бы тогда указать. Знаток военного дела, человек с известной волей, доходившей подчас почти до жестокости, великий князь Николай Николаевич был, вместе с тем, единственным лицом, безусловно вполне независимым от всяких посторонних влияний и притом достаточно сильным, дабы провести необходимые перемены в далеко не идеальном нашем высшем командном составе.

Должность начальника и генерала-квартирмейстера его штаба по положению уже раньше полагалось заместить начальником и генералом-квартирмейстером Главного Управления Генерального штаба, поэтому на них и были назначены тогдашние носители этих должностей — генералы Янушкевич и Данилов. Первый из них, убитый во время революции, был лично порядочный и тактичный человек; ранее он был профессором Военной Академии, но по кафедре администрации, также и вся служба его прошла на должностях чисто административных, большею частью в Канцелярии Военного министерства. Мне приходилось иметь с Янушкевичем дело в Гос. Думе, первоначально, как с начальником Законодательного отдела Канцелярии Военного министерства, а позднее помощником ее начальника, и я всегда имел случай убедиться в его добросовестности. Однако, ничего общего с вопросами оперативными или мобилизационными он никогда не имел и едва ли был в них сведущ. Напомню, что, когда в Военной Академии среди молодых профессоров проявилось новое течение, доказывавшее необходимость внесения новых начал в общий строй службы Генштаба, то оно было принято в высших военных сферах весьма неблагоприятно, и было окрещено «младотуречеством». Когда же выяснилось, что тогдашний начальник Академии генерал Щербачев, позднее Главнокомандующий Румынским фронтом, сочувствует этому направлению, то он был сменен и на его место был назначен (кажется, это было в 1912 г.) Янушкевич. Нужно сказать, что последний был весьма правых убеждений и принимал одно время, будучи делегатом от Псковского дворянства, участие в Совете Съездов Объединенного Дворянства, организации общеизвестной, как реакционного характера. Весьма вероятно, что именно эти его правые взгляды и выдвинули его на пост начальника Академии, также как и на пост начальника Генштаба, откуда он механически попал на должность в Ставку.